Вахтанг Ананян - На берегу Севана

- Вот они, мои миллионы, - можете получить их! - сказал он, опуская мешок на пол. - Дочка, дай-ка какой-нибудь ковер, - обратился он к матери Камо.

Все переглянулись и зашептались.

- Пойди домой, - положил руку на плечо старика Баграт. - Пойди отдохни, успокойся…

- Говорю - ковер дайте! - рассердился старик. - Вы что думаете, рехнулся дед? Дайте ковер, я свой миллион выложу… Отойдите, место освободите… Вот так! - командовал дед, широко расставив ноги и размахивая руками.

Сорвав со стены ковер, старик расстелил его посреди комнаты и вывалил на него содержимое мешка.

Все оторопели.

- Ох!… - вскрикнула Асмик.

Драгоценные, всех цветов радуги камни, золотые монеты, браслеты, подвески, кольца, ожерелья слепящей глаза грудой покрыли ковер.

Дед стоял над этими сокровищами гордый и, одной рукой поглаживая бороду, а другой сжимая рукоять кинжала, смотрел на всех блестящими глазами. "

- Что?… Сказал - дам миллион! А вы думали: спятил старый! А что теперь скажете?…

Торжествующий взор старого охотника встретился с суровым, полным упрека взглядом Арама Михайловича. И вдруг дед все понял: радостная, победная улыбка сбежала с его лица, и рука перестала сжимать рукоять кинжала. Дед снял папаху, опустился на колени и низко склонил свою седую голову, словно приговоренный к смерти.

- Прости, народ!… Прости, товарищ Баграт… Прости, секретарь… Ошибся… Простите… - глухим, полным слез голосом сказал он.

Лицо у деда стало страдальческим, он сразу точно еще больше постарел, стал дряхлым и жалким.

- Откуда? - строго спросил Арам Михайлович.

- Нашел в карасе под медом…

- Почему же ты до сих пор никому ничего не говорил?

Все посерьезнели, услышав этот вопрос.

- Арестуют! - со страхом прошептала Анаид.

- И хорошо сделают, - сказал заведующий молочной фермой Артем. Он пришел недавно и стоял сзади всех.

А старый охотник продолжал каяться:

- Грешен я, братцы… не отдал тогда государству… Жадность глаза ослепила. Простите, братцы!… Баграт-джан, богатство это целый месяц пудовой гирей лежит на моем сердце, мучит меня… Возьмите, братцы, освободите меня от этой тяжести!

- Как же ты сейчас решился с этим добром расстаться? Из-за внука?

- Не брани меня, Баграт-джан! Смотрел я на дела этих ребят, и стыдно мне становилось, сквозь землю рад был провалиться. - Дед показал на Камо, на его товарищей. - Глядел я на них и видел, что ум их, мысли - не о себе, а обо всех нас, а мои думы - только о себе. Это меня и толкнуло. Одно это и положило конец моим мучениям. Не из-за внука, небо свидетель…

Все молча слушали.

- Жизнью этой молодежи клянусь, - продолжал дед, - что совесть меня все время мучила. В хлеву хранил. Ходил, доставал, взваливал на плечи - отнести, отдать, но… ноги не несли… И думал: неужто я, охотник Асатур, который никогда в жизни своей не делал ничего постыдного, честь свою потерял из-за этой рухляди?

Дед враждебно глянул на драгоценности и с отвращением оттолкнул ногой шлем, усыпанный камнями.

В комнате стало тесно. Слух о необычайном происшествии мигом облетел село, и в дом к кузнецу Самсону набилось полно людей.

Деда слушали молча. Все понимали, что он совершил большой проступок, и ждали, что же скажут те, кто имеет право судить.

- Чего скулишь? - перебил признания старика счетовод Месроп. - И миллионы отдаешь и еще прощения просишь? Другой на твоем месте и не отдал бы…

- А чего ради отдал бы? - поддержала его Сонб. - Хорошо ты сделал, дедушка, каяться нечего.

И еще несколько голосов раздалось в защиту деда. Можно было подумать, что они старика утешат. Но, когда Месроп протянул руку, чтобы помочь деду подняться, тот оттолкнул его и сказал возмущенно:

- Прочь!… Или я уж так низко пал, что ты можешь меня защищать?… Нет, пусть меня народ судит…

Обернувшись к собравшимся, дед взволнованно проговорил:

- Народ, раз уж меня Сонб и Месроп защищать стали, то мне и жить незачем… Прикажите меня в тюрьму отвести. Ни тюрьмы, ни смерти я не боюсь. Имя мое честное пропадет - вот что страшно. Что такое смерть?

Крупные слезы покатились из глаз старика на его седую бороду…

К деду Асатуру подошел долго молчавший председатель колхоза и поднял его с колен.

- Проступок велик, - сказал он, - но кто из нас не знает деда Асатура! Есть ли среди вас кто-нибудь, кому бы дед в жизни своей на помощь не пришел?

- Таких людей нет! - раздался голос Анаид.

- Кто из вас не знает, что человек этот всю свою жизнь был чист и честен! - продолжал Баграт. - То, что он клад хранил и не решался отдать, - это всё грехи старого общества. Оно, это старое общество, оставило в сердцах многих из тех, кто в нем жил, черные пятна. Дед Асатур не коммунист, но в дни майского восстания 1920 года он нас, партизан, скрывал в своем хлеву. Голодали мы тогда, вот он и кормил нас своей охотничьей добычей… Нет, мы так легко не осудим деда Асатура! Он был совестью нашего села, и это событие - недоразумение в его жизни. Помните, люди, какой голод был у нас в первом году революции, как разрушалась страна в дни гражданской войны? Помните, как народ ел траву, страдал от голода и умирал?… Кто спас тогда нашу жизнь, спас Личк? Русский народ!… Помните, как из России эшелонами привозили нам зерно - для голодающих? Кого мы избрали, кому поручили получить это зерно и честно, справедливо распределить?…

- : Деду Асатуру!… Конечно, деду Асатуру!… - раздалось со всех сторон.

- А в дни Отечественной войны кто помогал семьям ушедших на фронт бойцов? Кого в те дни, когда фашистские орды были у ворот Закавказья, избрали вы командиром местного ополчения?.

- Асатура! - хором отозвались собравшиеся.

- Правильно. И вы его избрали потому, что он был честен. Честен он и теперь, - повысил голос Баграт, - а его грех - это остатки былого, остатки старого. Человек, выросший в старом, собственническом обществе, не смог вполне освободиться от одного из главных пороков этого общества - жадности. Вот они, - показал Баграт на ребят, - они будут свободны от таких пороков, потому что родились и выросли в новом обществе, в том обществе, где у человека есть только одно стремление - подчинить все личное общим интересам… Ну вот… Я хотел бы, чтобы это наше собрание явилось судом над дедом Асатуром. Я свое слово сказал. Пусть и другие выразят свое мнение. Тогда мы здесь же и примем свое решение и сообщим о нем правительству.

- Что могут сделать дедушке Асатуру? - со страхом прошептала Асмик.

После председателя выступил Арам Михайлович.

- Это золото, - сказал он, указывая на найденные дедом сокровища, - напоминает мне об одном историческом событии. Весной 1921 года, когда армянские белогвардейцы-дашнаки выступили против нового советского правительства, одна из наших красноармейских частей оторвалась от Одиннадцатой армии, возглавляемой Орджоникидзе, Кировым и Микояном, и осталась в южном конце Армении, в крайнем углу Араратской долины, у Нахичевани. Эта воинская часть противостояла контрреволюционным силам, не надеясь ни на какую помощь. У бойцов не было хлеба, не было необходимого снаряжения. Впереди были враги, позади - феодальный Иран. Разгром казался неизбежным. Но вот раздался шум мотора, и в небе появился самолет. Для тех дней это было событие исключительное. Самолет сделал круг над нами и сбросил мешочек золота, присланный Лениным. На это золото отряду удалось раздобыть в Иране хлеба, люди оправились, приободрились и сумели одолеть врага.