Дава Собел - ДОЧЬ ГАЛИЛЕЯ

Специальные наблюдатели, нанятые на службу флорентийским магистратом, патрулировали город, направляя заболевших в особые, чумные больницы, сжигая их имущество, проводя дезинфекцию и запирая их дома - вместе с оставшимися там другими членами семьи. За этими запечатанными, помеченными специальными знаками дверями родственники должны были ждать освобождения в течение 22 дней, питаясь выделенным им хлебом и другими припасами, купленными на средства магистрата. Еду им передавали в корзинах, которые поднимали на веревках через окно; таким же способом доставляли наружу трупы.

Врач в специальном противочумном костюме (клюв заполняли цветами, чтобы предохранить дыхание от чумных испарений). Хо утоновская библиотека, Гарвардский университет, Кембридж, Массачусетс

Чаще всего хозяин дома при первых признаках «дурной болезни» среди его домочадцев брал матрас, кухонную утварь и переселялся в лавку в надежде избежать домашнего ареста и получить возможность по-прежнему вести дела, несмотря на эпидемию. Когда заболевал ремесленник или подмастерье, его товарищи могли сами ухаживать за ним, зачастую нарушая закон, обязывавший их немедленно доложить о случае заболевания; вместо этого они тайком приглашали цирюльника или знатока лечебных трав. И хотя все понимали, что за это им грозит наказание, называемое «stappado» (подвешивание за запястья связанных за спиной рук), многие предпочитали рискнуть. Полные самых добрых намерений, ткачи, ювелиры и мясники успешно дурачили магистрат - но не потому, что были намного умнее или хитрее представителей власти, а потому что последних просто не хватало, чтобы осуществлять пристальное наблюдение за целым городом. Примерно 1100 работников городской, как бы мы теперь выразились, службы здравоохранения, не обладавшие особым иммунитетом к болезни, погибли от чумы, как и остальные горожане, и постоянно требовалось искать им замену среди неуклонно сокращавшегося числа здоровых мужчин.

В нарушение общественных установлений богатые и бедные в равной мере скрывали, что в их семьях появились больные, не желая отправлять их в чумные больницы. Если почерневший от геморрагических пятен ребенок умирал дома, родители находили утешение в том, что он до последней минуты оставался среди родных, и надеялись раздобыть поддельное свидетельство о смерти, чтобы убедить могильщиков и церковнослужителей похоронить тело в церковной ограде.

Среди привычного городского шума появился новый мрачный звук - его можно было услышать ночью, когда введенный комендантский час удерживал горожан в домах. Это был звук колокольчиков, которые носили на коленях те, кто убирал трупы и проводил очистку улиц.

Тем временем вселявшие ужас чумные дома в Сан-Миниато и Сан-Франческо в течение осени 1630 г. приняли около шести тысяч флорентийцев с бубонами на теле или с подозрительно высокой температурой. Большинство пациентов, доставленных в эти заведения, умерло, несмотря на усилия местных врачей и священников; их обнаженные тела без церемоний сбрасывали в общие могилы за чертой города. Магистрат насыпал в эти ямы известь и ставил ограды, чтобы собаки не пришли ночью грызть трупы, однако образ животных, притаскивавших домой кости любимых хозяев, постоянно преследовал тогда людей в ночных кошмарах.

К большому огорчению Галилея, Винченцо и беременная Сестилия присоединились ко множеству тех, кто бросился искать спасения в уединенных сельских домах - словно гнев Господень не мог бы преследовать их за чертой городских стен. Молодая пара переехала на виллу, принадлежавшую семье Боккинери, в Монтемурло, на полпути между Прато и Пистойей. Они покинули свой дом в Коста-Сан-Джорджо, а также оставили маленького сына, еще не достигшего годовалого возраста, на попечение соседки-няни и его деда, Галилея.

Сестры в Сан-Маттео пережили осень чумного года без малейших признаков появления в обители страшной болезни. Кроме привычных молитв, они могли благодарить за это строгие ограничения, введенные магистратом для религиозных заведений. Например, указ предписывал, что только ближайшие родственники монахинь могли приближаться к ним настолько, чтобы вести беседу, и даже в этом случае решетку во время встречи следовало закрывать листом пергамента или бумаги.

«Я думаю, что и речи быть не может о Вашем визите сюда, - писала Галилею сестра Мария Челесте, - и я не прошу Вас приезжать, потому что никто из нас не смог бы извлечь из этого большого удовольствия, так как теперь нет возможности свободно беседовать».

Для большей безопасности монастырскому сторожу и его жене было запрещено входить в какой бы то ни было городской дом и даже посещать мессу в другой церкви без письменного разрешения матери-настоятельницы. Все приходившие в обитель письма брали щипцами и обрабатывали кислотой или окунали в уксус, или держали возле огня, чтобы очистить от возможной заразы. Пищу, поступавшую на монастырскую кухню извне, можно было приобретать только рано утром, прежде чем к ней могли прикоснуться покупатели, посещавшие рынок. Когда сторож относил монастырское зерно на мельницу, он следил за всем процессом помола, чтобы убедиться, что никакое другое зерно не будет смешано с принесенным им, что никто не дотронется до их зерна или муки, а потом забирал муку и уносил ее в том же мешке, в котором прежде лежало монастырское зерно, причем шел сразу в пекарню, где ему немедленно пекли хлеб.

Ни одна из этих мер - как и многие другие предосторожности, учитывавшие малейшие детали, от обращения с облачением священника до стирки одеял, - не могла гарантированно удержать крыс в стороне от монастырских строений, но скудность припасов (а во время эпидемии чумы в обители сложилось почти катастрофическое положение), вероятно, сделала кладовые сестер непривлекательными для набегов грызунов.

Единственная за весь 1630 г. смерть в Сан-Маттео произошла в конце ноября: умерла долго страдавшая сестра Виоланта, приступы лихорадки и дизентерии у которой начались за много месяцев до эпидемии чумы. Однако во внешнем мире жестокий недуг унес брата сестры Сари Теодоры - Маттео Нинчи, которого любили все знавшие этого парня; а сестра Мария Челесте очень горевала, когда до нее дошла весть о смерти в Германии дяди Микеланджело.

Замерзшие, голодные, окруженные опасностью, монахини обращались за помощью к разным источникам, организовав целую кампанию по рассылке писем. Сестра Мария Челесте сочиняла послания, а Мадонна - мать Катерина Анжела Ансельми, аббатиса Сан-Маттео в тот период, - подписывала их. Их мольбы начали приносить плоды ко Дню всех святых (1 ноября), когда вдовствующая великая герцогиня мадам Кристина прислала монастырю большой запас хлеба, затем последовали 18 бушелей зерна, а еще через некоторое время - деньги от Их Высочеств в размере 200 скуди.