Олег Жиганков - Римский Лабиринт

К этому времени они уже поднялись на верхний уровень, и стрелочки, указывающие в направлении музея Эроса, сделались очень настойчивы, приведя их в просторный современный холл, примыкающий к внешней стене здания.

— Разве это не странно, — заметила Анна, — что музей Эроса разделяет крышу с Колизеем?

— Мне кажется это вполне естественным, — пожал плечами Винченцо. — Ведь Колизей был посвящён римским богам, а Эрос, на мой взгляд, самый из них привлекательный. Большинство других богов давно пребывают в забвении, но кто может забыть об Эросе?

Анна почувствовала, как кровь приливает к её щекам. Присутствие бога плотской любви действительно остро ощущалось под крышей Колизея — особенно в присутствии Винченцо. И хотя она знала, что он был геем, она как-то не могла в это поверить.

Надписи на различных языках сообщали туристам, что в музее собраны экспонаты со всей Италии и из разных частей Европы. Они прошли вглубь помещения. Красно-чёрные вазы из Помпей представляли сцены оргий. Картины, фрески, мозаики на стенах изображали мужчин и женщин совокупляющимися во всех мыслимых и немыслимых позах. Анна глядела на бесчисленные обнажённые тела, отлитые из бронзы, высеченные из мрамора, выложенные из мозаики и нарисованные краской: мужчины и женщины, мужчины на мужчинах и на детях, женщины с женщинами и с животными… Свобода греческих и римских сексуальных нравов неоспоримо утверждала себя в этих стенах, и Анна подумала, что корни сексуальной революции следует на самом деле искать в античности. В центре выставки располагалась безглавая Афродита — мать Эроса.

Анна задержала взгляд на мраморной композиции, изображающей Психею в объятиях Эроса. Ей показался несимпатичным, даже противным этот Эрос. Несмотря на его совершенные черты и, похоже, неуёмную жизненную силу, он вряд ли тянул на что-то большее, чем породистое животное — племенной бык, облёкшийся в формы человеческие, почти ангельские. Бродя по экспозиции, Анна не могла не заметить, что образ Эроса эволюционировал за столетия своего существования, превратившись из буйной, почти безличностной силы природы в божество любви, а позднее дегенерировал в putto — пухленького ребёночка-ангелочка с луком в коротеньких ручках, каким его изображают на открытках.

Анна задержалась возле скульптуры крылатого Эроса. Надпись под ней поясняла, что эта скульптура является копией с античного оригинала Лисиппа, IV столетие до н. э., которая была выполнена в Риме в ранний имперский период. Анна внимательнее присмотрелась к тому, как Эрос обращался со своим луком: правой рукой он крепко держал его за верхний конец, максимально отстраняя от головы, будто боясь своего собственного оружия. Стрелять он не собирался, да и стрелы нигде видно не было.

— Мне кажется, — сказала Анна, когда к ней подошёл Адриан, — что он держит в руках не лук, а змею.

Адриан с удивлением посмотрел на неё.

— Ты заметила это?

Винченцо тоже подошёл ближе.

— Что заметила? — заинтересовался он.

— Змея, — ответил Адриан.

— Змея? Где? — недоумённо спросил Винченцо и, приглядевшись внимательней, присвистнул так, что некоторые головы повернулись в его сторону. — Да-а-а, — задумчиво протянул он. — Похоже, Анна права. Наверное, в оригинале он действительно держал в руках змею. А потом змею сломали, а Эросу сунули в руки палку. Ведь такие вещи встречаются в искусстве сплошь и рядом, правильно? — он обернулся к Адриану за поддержкой.

— Такие вещи в искусстве действительно встречаются, — кивнул Адриан. — Но в данном случае ошибки не произошло. Змей в руках Эроса — это сокрытый, скрывающийся змей.

Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня; волосы твои, как стадо коз, сходящих с Галаада; зубы твои, как стадо овец, выходящих из купальни.

Песнь Песней, 6:5–6

Как может женщина, будучи столь большой, проникнуть в глаза, которые так малы?

Бернард Гордонский (1258–1318)

1227, 19 августа, Файфоли, Беневенто

Пьетро не знал, как долго он лежал, уткнувшись лицом в траву. Из молитвенного состояния его вывел звук — голос, показавшийся ему таким же естественным и земным, как чириканье птиц и шуршание травы. Он открыл глаза и обнаружил прямо перед собою пару босых ног. Пьетро поднял голову и увидел, что ноги принадлежали девочке-крестьянке, которая была, наверное, сверстницей его младшей сестры. В руках она держала покрытую тряпицей корзинку.

— Ай-ай! — вскрикнула девочка и отскочила в сторону. В её больших чёрных глазах светились страх и любопытство. Она, видимо, раздумывала, бежать ей или нет.

— Не бойся, — улыбнулся ей Пьетро. — Я не кусаюсь.

Он не был уверен, что девочка поняла его. Пьетро сел на траву. Девочка ещё попятилась назад, но не убежала.

— Не бойся, — тихо и доброжелательно повторил оно. — Я тебе не сделаю зла. Я — облатус.

— Облатус? — повторила девочка, недоверчиво его рассматривая.

— Да, облатус, — Пьетро обрадовался, что его понимают. Он знал, что даже жителям соседних деревень нелегко бывает объясниться. А сейчас он был далеко от дома. Пьетро знал латынь, но это знание вряд ли могло помочь ему в общении с этой дикаркой, и говорил он медленно, отчётливо произнося каждое слово. — Я — Пьетро. А как тебя зовут?

Девочка сделала несколько шагов ему навстречу, притягиваемая любопытством.

— Меня зовут Ула, — сказала она на наречии, похожем на говор его родной деревни. — Ты из дальних мест, — продолжала она, разглядывая его внимательно. — Ты богатый?

— Нет, — рассмеялся Пьетро, — я не богатый. Иду в аббатство. Далеко ли ещё до него?

— Облатус? Хм-м. Они тебя не примут! — уверенно заявила Ула. — Они бедных не принимают.

— А меня примут, — уверенно заявил Пьетро.

Она посмотрела на него удивлённо, но спорить не стала.

— У меня здесь овощи, — сказала она, ставя корзинку на землю и приподнимая тряпочку. Взгляду Пьетро предстали золотистые яблоки, сочная морковь, лоснящиеся помидоры. — Кушай.

— Нет, нет! — поблагодарил Пьетро. — Возьми это домой. Я не голоден.

— Ешь, — спокойно, но настойчиво сказала Ула. — Я знаю, что ты голоден.

Пьетро улыбнулся. Да, эта девочка была права. Следуя заветам Иисуса, он не взял с собой даже котомки и с раннего утра ничего не ел. И вот Господь послал ему пищу! Пьетро воздал Богу славу и стал с удовольствием есть. То ли от того, что он был так голоден, то ли от того, что овощи в этой местности родились лучше и сочнее, нежданный ужин показался Пьетро удивительно вкусным.

— Где ты взяла такие замечательные овощи? — спросил он, лакомясь большой сочной морковкой. — Мне кажется, я в жизни не пробовал ничего вкуснее.