Амир Ваддах аль-Амири - Лунный фарш

Много позже, участвуя в обороне Севастополя, его высокоблагородие любили вспомнить, отскочив от фортепьян в доме на Екатерининской, что напротив Адмиралтейства, о том, как если бы оне в дни африканской кампании угадали пропутешествовать на день больше, то вышли бы в точности к Мокеле, в поганкины объятия, а так, не правда ли, messieurs, получился прескверный анекдот?

— Je vous dis, il y avait un temps ou on ne parlait que de ca a Petersbourg37, — горячился полковник, брызгая шампанским во все стороны, — ce sacre Poganka38 целый год жил в одном переходе от Николаевки, где я, изволите ли заметить, почитался императором, и только лишь по чистой случайности, когда опять объявился этот пришибленный Левензон... Левинсон... ну, вы меня понимаете...

Ковалевский умел отливать пули почище Поганки.

Из его повести выходило, будто бы Давидка Ливингстон, выгнанный из Англии за пропаганду аболиционизма во вторую, посмертную экспедицию, забрел на огонек в поганкин походный лагерь и, не удержавшись хвастануть, развернул каталог экспозиции Британского музея, где среди прочих прикладных предметов каннибальского культа воспроизводилось обнаруженное им в прошлый раз древнее ракушечное панно "Разгневанный Йоб поражает Мать всех грибов аж в самые чресла", трактуемое авторитетными египтологами как "Разрушение Карфагена Катоном Старшим, цензором, предвосхищенное на небесном плане".

Поганка долго ругал Аллаха, после чего они с Ливингстоном загадочным способом переместились к усадьбе Егор Петровича, обозначив пламенную траекторию следования дымящимися пеньками баобабов.

Здесь, по словам Ковалевского, закадычные университетские приятели немного подискутировали о древнеегипетском искусстве, причем гость в аргумент привел ряд неожиданных аналогий со старомагрибской мануальной медициной (для иллюстрации извлек из оппонента зубную боль), говорили также о новейших достижениях российской науки и о благотворном их влиянии на разработку здешних золотоносных руд, в чем совершенно слились во мнениях; поиздержавшемуся императору кстати отламывается несколько денег, весь объятый ностальгией, он, как бы на патриотических крылах, стремит свой полет в милую сердцу Русь, бросая на попечение судьбы рыдающих вслед ему верноподданных николайцев; эх, сука, молодость, какие среди них женщины оставались! Ковалевский во вдруг нахлынувшей задумчивости тронул еле слышный аккорд, пошарил было желтками глаз (печень) в декольте севастопольской цыганки Молли, взволновался, представив ее без корсета, трубно, по-полковничьи, вскричал зачем-то на польском: "A my tym czasem napijmy sie wodki!" — и звонко щелкнул пальцами.

6. ЗАБЛУЖДЕНИЕ РИЧАРДА БАХА

И тут корова Земун пошла в поля синие и начала есть траву ту и давать молоко. И потекло то молоко по хлябям небесным, и звездами засветилось над нами в ночи. И мы видим, как то молоко сияет нам, и это путь правый, и по иному мы идти не должны. Данное вступление призвано намекнуть сообразительному читателю, что, разумеется, Ливингстон очутился у Поганки далеко не случайно, в этой истории вообще случайности исключены. Ну что может быть естественней: смиренный проповедник, все бессонницы коего только от того и происходят, что по ночам ангел-хранитель слишком громко стучит перьями за спиной, по уши вляпывается в дурнопахнущую гущу угандо-арабского конфликта, воочию зрит всю скверну истребления человец человецеми и, так сказать, весь в какашках топает на запах серы исполнять назначенную ему христианским богом миссию: зачитать пару страничек из Нового Завета кровавому столпу джихадийского движения фундаменталисту Хуттайе. Чертовски жизненная ситуация.

Авантюрист Поганка, которому тонкие движения души всегда были до одного места, делает Ливингстона, как ребенка, имея в виду отпустить в солнечные джунгли десяток пленных угандийцев, вкалывающих на сварочно-заклепочных работах, взамен чего коллега, возблагомучившись, берется подтвердить свой христолюбивый статус, то есть за десятерых негров добровольно попахать. Крестоносец Ливингстон, затиснутый в теологический угол, подставляет левую щеку, мысленно лягнув ангела-хранителя за допущенный прокол.

Ковалевский же, давным давно разысканный Поганкою в зюзю пьяным и пускающим бессмысленные пузыри, продолжает безупречно жировать в своей Николаевке — обучает всех желающих принципам выгонки знатной фруктовки на основе брожения ихних фиников — в то время как в развешанных повсюду люльках требовательно попискивают пожрать иного рода плоды, вишь ты, мать, побочные продукты полковничьих матримониальных излишеств. Выдал, что называется, путевку в жизнь.

А подвижник Ливингстон знай себе лупасит кувалдой по клепкам наутилуса, и белка в колесе в сравнении с ним выглядит мумией фараона. И за каждую тысячу клепок освободитель народов Хуттайя неукоснительно выпускает в настурции еще одного угандийца. Таким образом, Поганка чеканил медаль сразу с обеих сторон, в один момент отымев — чем воевать (субмариною англиканской постройки) и кого воевать (пленением озлобленных дикарей).

И, понятное дело, когда к войне, наконец, все готово, война немедленно начинается. В смысле теоретически. А в реальном масштабе почему-то происходит ужасное: дикари всем хором от борьбы решительно отказываются, они увешивают подлодку гирляндами цветов, поют и пляшут толпами, а Ливингстона величают не иначе как "масса Дауд". И слегка охуевший Поганка (на хрена ему тогда такая эпопея, он здесь гроссмейстер или кто?) из вязкого ступора созерцает весь этот Вудсток.

Следует душераздирающая инверсия в духе "Матадора" Альберти. Поганка, по уши в говнище, не успевает вертеть головой. На обросшего бородою Ливингстона цепляют массивный вязаный берет, делая его похожим на рас-тафарая. Публика кричит "оле!" и хочет маршей. Спустя мгновение тишины залитый кровью труп Ковалевского чертит красный росчерк по песку.

Спираль закручивается, наутилус, прочувствовав карнавал, палит из головного орудия; размахивая Ливингстоном, как знаменем, коррида, в ленточках и блестках, устремляется в пьянопрестольную Пречистенку-на-Мудях занимать освободившийся трон.

Воспользовавшийся суматохой Поганка кинематографично подхватывает еле живой труп Егор Петровича, запихивает его в субмарину, прыгает туда сам и захлопывает за собой крышку. И перед тем, как хлопнуть крышкой, он сверкает в сторону Николаевки диким, исполненным отчаяния и какого-то страшного веселья взглядом. Царю Безсмертный, Сыне Единородный, видел ли ты, что сделал этим последним взглядом маленький разгневанный джихадиец?!

...Уже только ленивые водяные горы южного океана перекатывались высоко над головою вечного изгнанника, имя которому "Никто"; уже далеко на севере, близ неведомого Петергофа, был высажен на берег незадачливый компаньон; а только теперь, рассеянно скользя глазами вдоль сияющей иглы прожектора, вонзившейся в глубину океанской ночи, только теперь Поганка понял, что он натворил тогда своим безумным взглядом... Сухие губы его шевельнулись, будто хотели вспомнить позабытое когда-то слово, и от гулкого, мрачного хохота его, вздрогнув, задребезжали кругом все медные части...