Олег - Вепрь

- Прослушиваются, - отозвался я в сердцах. - Слышишь треск?

Я представил, как Губенко бледнеет.

- Борь, не ссы! Я пошутил!

- Вам Бориса? - раздался в ответ едва различимый приглушенный голос. - Он в ванной! А что передать?

- Передайте ему общую тетрадь, две пачки махры и конвертов с обратным адресом, - сказал я, досадуя скорее на себя. - Больше на Лубянке ничего не принимают.

Ответом мне были короткие гудки.

- Все. - Бросив трубку на рычаг, я обернулся к татарину. - Хана, по-вашему.

Ахмет кивнул и молча проводил меня на улицу. Домой я вернулся с чувством исполненного долга.

- Давай ко мне переедем, - предложил я Насте ночью. - И бабушку твою заберем. Ей без разницы, где вязать. Там даже лучше. Там батарея центрального отопления.

- Это ты мне предложение делаешь?

- Да, - подтвердил я. - Сложносочиненное.

- Нет, - сказала Настя, отворачиваясь к стене. - Нет. Потом, быть может.

Позже она меня разбудила. Она металась в тяжелом бреду.

- Папа! - стонала Настя. - Он сзади, папа! Берегись! Клыки!

Опять ей снился вепрь. А кому он здесь не снился? Я прижал Настю к себе, погладил по голове, и она затихла.

На следующее утро я сел за свой печатный станок и набросал первый абзац антиутопии: «Минуло тридцать лет, как члены Политбюро в последний раз лицезрели своего Генерального секретаря. И все эти годы его образ окружала таинственная завеса каких-то гнусных домыслов. Сначала страну наводнили слухи. Слухи ползли и множились. С ними велась беспощадная борьба. Репрессии не искоренили брожение в умах, но лишь усугубили его. По здравом размышлении руководители государства оставили массы в покое. Слухи пошли на убыль. Народ постепенно привык к тому, что вождь его - затворник. Народ ко всему привыкает. Особенно когда это не сказывается на ценах. Генеральный секретарь по-прежнему визировал все судьбоносные указы, по-прежнему утверждал бюджет и назначал министров. И только его личный, допущенный к телу референт знал, что империей правит вепрь».

Перечитав абзац, я остался доволен. Дело сдвинулось с мертвой точки.

В отличном расположении духа я оделся, встал на лыжи и покатил на дальнюю вышку. Я отправился исполнять ритуал бескровного жертвоприношения. Я представлял себя жрецом, а кабанов - священными бестиями, от благоволения которых зависели мир и покой в нашей странной семье. Я гнал от себя мысль, что прикармливаю животных на убой.

Мне доводилось уже присутствовать на «царской» охоте. Не далее как в прошедшее воскресенье с вышки гремели выстрелы. Близорукий партийный бонза выпустил целую обойму в дородного отца семейства, пока самки с хрюканьем гнали свой выводок назад к лесу. Бонза выбрал самую крупную мишень, соответствующую его общественному положению. Пару ему в потехе составлял директор совхоза-миллионера «Светлый путь». По диковинному совпадению фамилия его была Александров. Однофамилец комедиографа держался молодцом: он первым же патроном подстрелил худосочного поросенка и

по- благородному сел откушать «Кубанской» под вареную осетрину. Завистливый районный вождь потребовал себе точно такой же трофей. Везти, даже в багажнике персональной «Волги», здоровенного секача целиком ему было затруднительно, а он хотел непременно целиком. Пришлось Обрубкову отправляться на срединную вышку, там караулить до сумерек еще одно стадо и лично укладывать кабанчика. Бонза с «комедиографом» дожидались его возвращения в пустыревской гостинице, убранной и натопленной по случаю приезда знатных гостей. Бонза своей добычей остался доволен. Сто рублей предложенных Алексеем Петровичем денег егерь не взял. Велел Тимохе освежевать секача и разделить поровну между всеми дворами. Домой явился мрачный и трезвый. Молча прошел к себе. Ужинать не изволил. Полагаю, читал мемуары Василевского.

Итак, я отправился на место недавней бойни кормить осиротевшее семейство. Погода стояла отменная. Сухие снежные рельсы потрескивали под моими лыжами. Я достиг поворота на просеке и, переводя дыхание, задержался под могучей елью. Не знаю, шел ли стрелок за мной или подстерегал меня в засаде. Следопыт я никудышный. Совершенно точно, что не Оцеола и не Дерсу-Узала. Картечь снесла тяжелый купол на ветвях повыше моей головы, и тот обвалился. Я присел ни жив ни мертв, обсыпанный снегом. Приличная порция угодила мне за ворот, но не в моем положении было поднимать из-за этого шум. И, опять же, бежать сломя голову было глупо. Я затаился под деревом в ожидании, но стрелок больше ничем себя не обнаружил. Озираясь, я медленно двинулся в поселок. И, надо сознаться, терялся в догадках: кому понадобилось меня убивать? Кому я так насолил, что вызвал на себя ружейный огонь? Догадаться, между тем, было несложно.

- Собирай вещи! - Достигнув Пустырей, я тотчас примчался к Насте в усадьбу.

Настя, отложив книгу, посмотрела на меня вопросительно. Вид мой, похоже, оставлял желать лучшего.

- Что сидишь? Расселась! - вскричал я, сжимая кулаки. - Что ты расселась? Собирайся! В меня стреляли!

- Ах, вот как, - спокойно и тихо произнесла Настя. - Вот даже как. Жди здесь. Я скоро.

Она сдернула с вешалки полушубок и стремительно вышла прочь. Отчего-то я не бросился за ней следом. Оттого, вероятно, что прежде по мне не стреляли. Оттого, что был перепуган до смерти.

Рухнув на еще теплое сиденье стула, я взялся читать книгу на открытой странице. Это была пьеса. Выбрав реплику наугад, я перечел ее, по меньшей мере, трижды, но так и не постиг смысла написанного.

Кто- то надо мною глухо закашлялся. Даже не глухо, а как будто бумагу рвали. Я вздрогнул и поднял взгляд. Над столом возвышался пожилой долговязый субъект с нездоровым, как его называют, румянцем на щеках. Губы субъекта расползлись в ухмылке, смахивающей на гримасу. «Человек, который смеется», -подумал я с тоской. Я уже знавал такого человека. Подобным образом улыбалась учительница химии в моей бывшей школе. Улыбка ее, заполученная в какой-то аварии, словно бы длилась вечно. Когда химичка впадала в гнев, смотреть на нее было особенно тяжело.

- Рак легких, - будто извиняясь, пояснил незнакомец. - Пустяки. А вы не Сергей будете?

- Почему буду? - неприятно поразился я, изучая господина и склоняясь к тому, что господин мне совершенно не нравится. - Я уже двадцать три года Сергей.

- О! - воскликнул тот и протянул мне влажную прямую ладонь. - Паскевич! Весьма приветствую! Здешнего клуба заведующий!

С отвращением я дотронулся до его ладони пальцами, убрал их в карман и там вытер о материю. Фамилия Паскевич закипела в моем возмущенном разуме, и я припомнил сотрудника НКВД, названного Виктором в качестве покровителя Гаврилы Степановича.

- И вы до сих пор?! - выпалил я ненароком.