Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

В состоянии покоя восемь щупалец каракатицы свисают спереди и смотрятся одинаково. Щупальцам головоногих принято давать номера от 1 до 4 слева и справа. Начиная с макушки идут правое первое и левое первое. Спереди они представляются «внутренними». Если считать наружу от них, следующими будут второе правое и второе левое, затем третья пара и, наконец, четвертая. У самцов гигантской каракатицы четвертая пара больше, чем у самок. Демонстрируя агрессию, самцы нередко сплющивают четвертые щупальца, так что те превращаются в широкие лезвия.

Еще один агрессивный жест — когда первая пара щупальцев поднята вверх, словно рожки. У некоторых каракатиц эти рожки принимают изящный волнообразный изгиб. Другие складывают щупальца в скрипичные завитки, крючья или клюшки. В особо замысловатых случаях каракатица может использовать три или четыре разных уровня расстановки щупалец. Первая пара поднята вверх и вытянута прямо, вторая пара опущена чуть ниже и изогнута в форме рожек, возможно с загнутыми кончиками, еще ниже третья пара и, наконец, четвертая — уплощенная, чтобы казаться как можно больше. Некоторых безобидных рыб каракатицы почему-то явно ненавидят и встречают их появление поднятыми щупальцами, сложенными в рожки и крючья.

Все эти формы поведения имеют индивидуальные отличия. Иногда я запоминал особь в течение долгого времени, иногда узнавал уже через неделю. Не так просто узнавать животных, которые умеют самовольно полностью менять цвет и форму, но иногда помогает приметный шрам. Потом я научился также запоминать белые пятнышки на оборчатом плавнике, которые, по-видимому, стабильны и неповторимы, как отпечатки пальцев. Разные особи реагируют на меня по-разному, даже будучи одного пола и размера, в одном и том же месте, в то же время года. Самый приветливый стиль взаимодействия — дружелюбное любопытство, о котором я упоминал выше. Некоторые особи подплывали, демонстрируя спокойную окраску, и наблюдали вблизи. Самые дружелюбные протягивали щупальце потрогать меня. Это случается довольно редко. Каракатица висит в толще воды, слегка шевеля плавниками или пуская невидимую водяную струю. Мы плаваем, она держится на определенном расстоянии, отодвигаясь, когда я приближаюсь, а порой приближаясь, когда я отодвигаюсь. Но в конце концов она позволяет расстоянию сократиться, и теперь нас разделяет меньше метра. Я протягиваю руку к ее щупальцам, но не дотрагиваюсь до них. Каракатица вытягивает кончики одного-двух щупальцев и трогает мою руку.

Всякий раз, когда это происходило, дело ограничивалось одним разом. После короткого соприкосновения каракатица отпрядывала и вновь держалась на исходном расстоянии. Ее любопытства хватало на то, чтобы дотронуться до меня, но, раз дотронувшись, она возвращалась на прежнее место. Одно из возможных истолкований такого поведения — каракатица проверяет, съедобен ли я. Но человек намного крупнее каракатицы, питающейся крабами и рыбой, которых можно схватить целиком. Не думаю, что я представлял для нее интерес как обед.

У некоторых особей, необязательно дружелюбных, узнаваемая манера менять окраску. Порой мне встречаются каракатицы, демонстрирующие цвета, которые словно бы не приходят в голову другим, или особо эффектные узоры. Одного самца я прозвал Матиссом. Дело было несколько лет назад. Он был из числа дружелюбных; я наблюдал его на протяжении нескольких дней. Все его узоры были необычайно изощренными, но отличался он не только этой особенностью. Он неспешно кружил, окрашенный в красно-белые цвета, и вдруг ни с того ни с сего вспыхивал ярко-желтым. Этот цвет заливал все его тело, не оставляя ни единого пятна, и держался долю секунды. Только что он был темно-красным, в полосах и прожилках — и вдруг в одно мгновение обратился в солнышко, имеющее форму каракатицы. Затем вспышка гасла, уже не так быстро. На желтом проступали оранжевые пятна, темнели. Возвращался рисунок. Секунд через десять Матисс снова становился темно-красным.

Пожелтение не сопровождалось поднятыми щупальцами и другими жестами; не было никаких признаков беспокойства. Мне встречались сведения, что у других головоногих «однотонный желтый» означает тревогу. Не исключаю, что Матисс был встревожен, но почему во всем остальном он выглядел настолько спокойно? Иногда он мигал желтыми узорами при появлении назойливой рыбы, но этот желтый цвет был более темным и сопровождался жестикуляцией щупалец. Наблюдаемые мною вспышки однотонного канареечно-желтого казались элементом какого-то другого поведения. Ему как будто просто нравились эти красочные фейерверки.

В последующие годы я не раз наблюдал эти «желтые вспышки» у других каракатиц, хотя никто из них не озарял подводный мир так, как Матисс. С учетом того, что я говорил о механизме смены окраски, несложно догадаться, как это происходит. У гигантской каракатицы часть хроматофоров желтая, так что они, очевидно, резко расширяют эти хроматофоры, сжимая остальные и отодвигая их на второй план.

Прошло уже немало времени после смерти Матисса, когда объявилась каракатица с такими артистическими способностями, каких я еще не встречал. Больше всего этому экземпляру подходило прозвище Кандинский.

У Кандинского были неизменные привычки и постоянное жилище. В отличие от Матисса, он не выделялся какой-то определенной окраской. Он играл теми же цветами и узорами, что другие каракатицы, но куда более экстравагантно. В течение недели в 2009 году, пытаясь заснять его как следует, я ходил к нему в гости. Каждый вечер я приплывал и дожидался его, лежа на поверхности воды над его гнездом, которое находилось на глубине около трех с половиной метров. В конце концов он вылезал и занимал место у верхушки своего камня, глядя в сторону океана. Два щупальца он поднимал вверх, а остальными шевелил снизу. Я нырял ему навстречу.

Когда я спускался к нему, его щупальца устраивали пляску, словно набор церемониальных копий. Иногда он завязывал пару щупалец в узел над головой. Поднятые щупальца обычно означают беспокойство и даже враждебность, но непохоже, чтобы это было применимо к Кандинскому, — он демонстрировал подобные сложные позы постоянно, даже когда я находился достаточно далеко от него. Его излюбленными расцветками были огненные сочетания красного и оранжевого, с добавлением бледных оранжево-зеленых тонов, и он нередко комбинировал эти цвета с «бегущими облаками», когда по коже пробегают волны темных пятен. Похожие на потоки слез узоры струились по его внутренней паре щупалец. Повисев немного в толще воды у своей любимой скалы, он отправлялся обходить дозором отмели. Он не принадлежал к числу дружелюбных особей, но подпускал меня к себе близко, петляя по рифам вокруг своего убежища.