Эрнест Сетон-Томпсон - Зверь [сборник]

Вскорости он понял, что чем внимательнее изучаешь следы, тем больше новых животных обнаруживаешь. Встречались и совершенно таинственные следы, которые Ян зарисовывал, а рисунки откладывал в долгий ящик, надеясь, что когда-нибудь раскроет их секрет. Один из самых загадочных следов впоследствии оказался следом массасауги [20] Цепочный карликовый гремучник, или массасауга — ядовитая змея подсемейства ямкоголовых семейства гадюковых. Название получила в честь индейского племени миссиссогов и реки, на которой те проживали. ( Примеч. ред. ) , а другой, как выяснилось, принадлежал всего-навсего спешащему на водопой американскому ворону.

Прибавлялось и диковинок, которые Ян собирал в своей хижине, и они становились все интереснее. Он все больше обживал хижину, она отныне несла на себе явный отпечаток его личности. Теперь, когда растительность вокруг нее снова выросла, хижина оказалась надежно скрыта от чужих глаз, и Ян восхищался ее дикарской уединенностью и загадочностью; он бродил по лесам с луком и стрелами, прицеливаясь в хихикающих над ним белок, словно хотел поразить их насмерть, хотя, вне всякого сомнения, приключись такое на самом деле, он бы сожалел об этом ничуть не меньше самих белок.

Вскорости Ян обнаружил, что он — не единственный обитатель хижины. Однажды он сидел внутри нее, размышляя, не развести ли огонь, ведь у очага сидеть уютней, как вдруг заметил маленького зверька, прошмыгнувшего между бревнами задней стены. Ян замер. Вскоре он увидел очаровательную лесную мышь: она вылезла на свет, уселась и стала умываться, рассматривая Яна. Он потянулся за луком и стрелами, и мышь мгновенно удрала. Тогда он приладил тупую стрелу на тетиву, дождался, пока мышь вернется, и выстрелил. Промахнулся, стрела попала в бревно, отлетела от него рикошетом и кольнула Яна в щеку. Ворча и потирая щеку, Ян подумал: «А ведь я хотел, чтобы это досталось мыши!» С тех пор он не пытался вредить своей соседке, а напротив, предлагал ей остатки пищи. Со временем они подружились, и Яну пришло время узнать, что он делит хижину не с одним существом, а с целой семьей.

Замечание Бидди об индейском табаке принесло свои плоды. Ян не был курильщиком, но теперь уверился в том, что должен им стать. Он собрал много такого табака, разложил его сушиться и задумался о том, как же сделать трубку — настоящую трубку мира. У него не было красного песчаника, но мягкий красный кирпич вполне подошел. Сначала Ян начерно вытесал трубку ножом, а затем попытался было вырезать чашу, но вспомнил, что в одной хрестоматии упоминался индейский способ сверлить камень при помощи лучкового веретена и мокрого песка. Один из одноклассников Яна, сын столяра, видел, как отец работает лучковым веретеном. Узнав об этом, Ян очень зауважал этого мальчика. Под его руководством лучковое веретено было изготовлено и испробовано на разных материалах, пока Ян не разобрался, как с ним работать, и теперь он, словно настоящий индеец, мог высверлить чашу трубки и проделать все необходимые отверстия.

Чубук он изготовил из ветки бузины, из которой удалил сердцевину при помощи вязальной спицы. Затем он взял несколько белых голубиных перьев, коротко обрезал их и на каждый насадил комочек смолы, нанизал их на хлопковую нить и в качестве последнего штриха привязал к трубке. Теперь он часто сидел у костра и курил в одиночестве — всего несколько затяжек, потому что вкус табака ему не нравился, — после чего говорил: «Тьфу ты, есть охота!», выбивал трубку и продолжал заниматься своими делами.

В таких прекрасных заботах проводил он каждую субботу, потом прятал в хижине свой индейский наряд, умывался в ручье, удаляя раскраску с лица, и надевал ненавистный бумажный воротничок, без которого не мог появиться перед людьми, — в этом заключалась честь бедных семей, таких как его семья. Он, пожалуй, слишком часто предавался грезам, но какими же счастливыми были эти грезы! Ян знал, что все свои детские обиды и горести, с которыми он сталкивался дома, он мог оставить, забыть, придя сюда, и быть счастливым, как король — король в своем королевстве, устроенном полностью по его воле, принадлежащем лишь ему одному.

В школе Ян был образцовым учеником, за исключением одного нюанса: время от времени, совершенно непредсказуемо, на него нападало странное настроение и он начинал грубить учителям. Однажды он в качестве развлечения изрисовал всю классную доску смешными карикатурами на директора, чьим любимцем, вне всякого сомнения, являлся. Карикатуры вышли довольно остроумными и обидными. Директор разработал план выявления виновника и приступил к его реализации. Собрав всех, он подверг перекрестному допросу одного горемычного тупицу, полагая, что тот и есть виновник. Бедняга отпирался так глупо и путано, что, выслушав его оправдания, директор лишь окончательно уверился в его вине и потянулся за тростью. Несчастный поднял вой, и вдруг, к изумлению собравшихся, вмешался Ян и тоном человека, потерявшего терпение от скуки, произнес:

— Ой, да оставьте вы его. Это сделал я.

Все это выглядело довольно нелепо, и ученики засмеялись. Директор был настолько уязвлен, что впал в бешенство. Вне себя от ярости, он схватил Яна за воротник. Ян в школе слыл тихоней; он побледнел, сжал губы. Директор бил его тростью, покуда весь класс не закричал: «Позор!», но Ян так и не издал ни звука.

Вечером, когда дети раздевались перед сном, его брат Рэд увидел почерневшие рубцы, которыми Ян был покрыт с головы до ног; объяснение было неизбежно. Врать он не умел, так что родители узнали о его дурном поступке, и к полученному наказанию добавились новые, весьма суровые. Назавтра была суббота. Ян наколол обычную для этого дня двойную порцию дров и, избитый и страдающий, отправился в то единственное место в мире, где был счастлив. По мере того, как он углублялся в лес, его настроение улучшалось. Он уже мечтал, как устроит в своей хижине очаг и сложит трубу. Ян прошел секретной тропой, которую устроил, чтобы придать своей тайне дополнительный вес. Затем пересек поляну и был уже совсем недалеко от цели, как вдруг услышал голоса — громкие грубые голоса, — исходившие из его хижины! Ян подкрался поближе. Дверь была распахнута, и внутри, в его драгоценном доме, трое бродяг играли в карты и по очереди пили из бутылки. На земле подле них валялось его ожерелье, разобранное на части, которые бродяги использовали как фишки для покера. В костре, разведенном у дверей, догорали его лук и стрелы.

Бедный Ян! Его твердое намерение любую беду переносить так же стойко, как индеец переносит пытки, помогло ему выдержать наказание в школе, помогало и тогда, когда его наказывали дома, но это было уже слишком. Он забился в уединенное место, бросился наземь и плакал от горя и гнева; если бы он мог, то убил бы этих троих. Через пару часов, весь дрожа, он вернулся к хижине — чтобы увидеть, как бродяги покончили с картами и выпивкой, разрушили испоганенную ими хижину и ушли.