Григорий Устинов - Первая зорька

Короткий осенний день угасал. Набежавший ветерок, слегка расшатывая верхушки деревьев и шурша сухой травой, повеял лесной сыростью. Впереди слева, будто дразня, краем выглянуло солнце, клонившееся к горизонту, бросило косые лучи на раздетые деревья. Оно словно предупреждало: «Торопитесь, охотники! Скоро вечер».

По голому стволу старой березы шныряли два больших черных дятла. Вот один, вцепившись острыми когтями в кору, пробарабанил торопливо. Где-то в отдалении глухо лопнул ружейный дублет.

— Давай-ка отдохнем малость, — предложил Абрыков.

Я не заставил себя уговаривать. Оба, как подкошенные, завалились в траву, а вслед упали первые капли дождя. Серое и неприветливое небо стало еще мутнее.

«Что сейчас делают наши? — подумал я. — Наверное, упрятались в «Москвиче» и шпарят охотничьи прибаутки. Дернул же меня черт в загон с этим «следопытом». Тащись теперь».

Дождь все усиливался и казалось, что ему не будет конца.

— Что делать? — спросил я Абрыкова.

— Известно что, искать надо. — И встал.

Я еле тащился, а тот вышагивал уверенно и спокойно. С его широкой, сутуловатой спины, спрятанной под армейское сукно куртки, стекали крупные капли.

— Всю охоту испортил. Будь он проклят… этот дождь, — нарушил я молчание.

— Дождь охоте не помеха, — пробубнил Абрыков и, помолчав, добавил: — Не дождь испортил, а дружок твой. На эту лицензию можно пять козлов отстрелять.

— Как это пять? В лицензии сказано одного.

— Все просто. Сегодня, к примеру, двух, следующий раз еще… А потом сдавай бумагу. Кто тебя проверять будет. Лицензия — формальность… По-твоему, каждый охотник по разрешению отстреливает одного козла?

— Конечно, иначе зачем же вводить разрешения?

— Глупый ты, — рассмеялся Абрыков. — В жизни все иначе… Вот достал я лицензию, вас пригласил. Убьем мы одного и дели рожки да ножки. Какая выгода от такой охоты? Никакая. Голову надо иметь. Достал лицензию, так и бей, пока есть возможность. А пригласил я вас потому, что одному козла не взять. Козел хитер. Даже вдвоем его в это время с ружьем не добудешь.

Я готов был поссориться, но сдержался.

— Уток на весенней охоте, вероятно, не раз гробил? — уставился на меня Абрыков.

— Почему ты всех на свой аршин меришь? — вскипел я.

— Оттого, что все охотники на один манер. Что такое браконьер, по-твоему? Одно понятие, не больше. Любой охотник в своем роде браконьер. Только один с умом, другой шалопай. Захар, думаешь, зимой по насту козлов не бьет? Бьет. За будь здоров! Знаю я деревенских.. На лыжах загоняют и ножами режут.

— Ты видел?

— Зачем видеть. Так везде, в каждой деревне охотятся… И они правы: чем волкам в пасть, лучше в кастрюлю.

И Абрыков поведал мне, как он охотился в сорок шестом году, когда в деревне жил.

— Бор у нас недалеко. Варламовский. Знаешь, может?

— Слышал.

— Так вот. Снегу той зимой уйму навалило. Зимища лютая: морозы, вьюги, метели. Козла в войну почти не стреляли. Некому было. Охотники — кто не вернулся с фронта, кто калекой пришел. Развелось козлов много. В декабре мы с одним деревенским в три приема двенадцать их взяли. Из карабина били. А сейчас какая охота? Убьешь на удачу, а сколько поездишь, намучаешься. Перевелся козел. Волков-то сколько расплодилось… Да что и говорить! Как вспомнишь те времена, сердце радуется.

Мне стало не по себе. Вот он каков, Абрыков!

Шли молча. Дождь не унимался. Вскоре оказались на каком-то покосе. Укладывавшие на автомашину сено трое мужиков в дождевиках оказались из Алабуги. Справились у них о Волчьих болотах. Положение прояснилось: мы очутились с той стороны, откуда к болотам подъезжали.

Побрели вперед.

— Надо подать сигнал, — предложил я, и по лесу тотчас разнеслось эхо двух дублетов.

— Чего палите, бродяги? — закричал кто-то совсем рядом.

Это была стоянка.

— Где же вас леший носит? — ворчал Костяшин. — Дорогу-то расквасило вконец. Как выбираться будем?

Удобно усевшись на заднем сиденье «Москвича», я уписывал бутерброды; возле примостился Абрыков.

— Пробродили, вымокли, с голоду чуть не пропали, — подтрунивал Максим Николаевич.

— Уймись, остряк, — огрызнулся Абрыков.

— Нам по положению подобает, — ответил Максим Николаевич. — У нас двойная удача. Покажи-ка, Палыч, — обратился он к Костяшину.

Тот как по команде выставил напоказ рогатую голову.

— Пять отростков. Будь здоров козелок!

Абрыков перестал жевать.

— Одного уложили? — спросил он, загораясь жадным любопытством.

— Сколько по лицензии, — ответил Захар Петрович. — А это без разрешения стукнули. — Он вытащил из-под машины волчью шкуру.

— Волка убили? — обрадовался я. — Ну и молодцы.

— Захар разбойника стукнул, а я — козла, — пояснил Максим Николаевич.

Перекусив, я потребовал у Абрыкова лицензию. Сначала он нерешительно посмотрел на меня, но, видимо, сообразив, что сопротивляться бесполезно, молча полез за борт куртки.

— Пусть охотсовет знает, какой ты «активист», — сказал я.

— Напрасный труд, — отмахнулся Абрыков. — Я не из робкого десятка.

— Кто знает… — вздохнул Захар Петрович.

…Когда мы выехали из Алабуги, была темная, хоть глаз выколи, осенняя холодная ночь. Свет фонаря мотоцикла то скользил по раскисшей дороге, то пробегал по придорожным кустам и березам, то уходил в ночную бездну. Прекратившийся было дождь, снова захлестал будто мелкими ледяшками по обветренному лицу, забирался под капюшон дождевика. Не в меру размоченная дорога окончательно превратилась в жидкую кашу. «Москвич» съезжал в кюветы, буксовал. Мы ползли адски медленно. А до города еще далеко-далеко.

Вечерняя заря померкла. Над озером сгустились холодные майские сумерки. Один за одним возвращались на хозяйство охотники.

Егерь приписного охотничьего хозяйства на озере Чистом Василий Ионыч Дремов подходил каждый раз к причалу со своим неизменным: «Ну как?». Ему стукнуло пятьдесят и доживал он в егерях уже второй десяток, больше половины из которых — на Чистом. Он знал почти каждого охотника, хотя бы раз побывавшего на хозяйстве.

Суетясь с фонарем возле лодок, Дремов помогал собирать «охотничьи пожитки» и скудные трофеи. Да, охотникам в эту весну не повезло. Две недели назад над Зауральем пронеслась пурга, а вслед за ней не в меру лютый мороз снова заковал озеро льдом. Но весна, брала свое. Спустя три дня с юга потянуло теплом, и на землю пролился первый дождь. Появились широкие закрайки, небольшие плеса, на которые опускались стаи уток. Одни выбирали здесь укромные места для гнездовий, другие, отдохнув, поспешно снимались и тянули дальше — на север.

Ионыч успокаивал разочарованных охотников, вместе с ними сетовал на капризную весну и заодно у каждого спрашивал, не видал ли он Кадышева.