Григорий Устинов - Первая зорька

Сеттер бежит впереди, иногда останавливается возле камня или придорожного столба, обнюхивает его, пропуская меня, а потом быстро нагоняет.

Город уже давно позади. Дорога тянется среди полей, сворачивая то вправо, то влево. В ямах уже успела скопиться вода, и при каждом неосторожном шаге брызги летят в лицо. Дождь не перестает, но и не усиливается. «Ранний гость — до обеда, поздний — до утра», — вспоминаю я народную поговорку.

Десять километров пройдено. Вот и озеро Кошкуль. Тихо шумят прибрежные тростники. От воды поднимается редкий туман, и, относимый ветром, он уплывает в сторону. Медленно начинается рассвет.

Берег здесь покрыт кочками. Подоткнув полы плаща, прыгаю с кочки на кочку, пробираюсь к тому месту, где у меня стоит небольшой и незаметный для постороннего глаза скрад из веток, соломы и тростника. Сеттер шлепает по воде где-то за тростниками. Переход по кочкам требует немало ловкости, поскользнешься — примешь холодную ванну, а то и вообще не выберешься без посторонней помощи.

Найти скрад на маленьком острове помогают метки — завязанные узлом стебли тростника. В нем сухо и уютно. Есть небольшая железная печурка, складной стульчик, из душистого сена устроена постель. Несколько отверстий по бокам и впереди служат одновременно и бойницами и окнами. Перед островком широкое плесо, на которое часто опускаются утиные стаи.

Я вынимаю из чехла ружье, собираю его, заряжаю, и кладу перед собой открытую коробку с патронами. Люкс ложится у ног, смотрит на меня умными глазами. На охоте он ведет себя серьезно и не позволяет никаких выходок. Знает, что тут не до шуток.

Удобно устроившись на складном стульчике, я смотрю в отверстие скрада. На воде покачиваются резиновые утиные чучела: несколько хохлатых чернетей и красноголовых нырков. Чуть поодаль плавают два чучела кряковых уток и три чирка.

Небо заметно светлеет, и дождя почти уже нет.

Первая стайка уток, как это часто бывает, появляется неожиданно из-за противоположных тростников и летит влево от меня. Едва успеваю поднять ружье и сделать выстрел. Ближняя птица перевертывается в воздухе и смачно шлепается в воду. Не ожидая команды, Люкс бросается к ней и скоро приносит в скрад крупного крякового селезня. Положив птицу, он занимает свое место: «Я свое дело сделал, очередь за тобой, хозяин».

Утки поднимаются хорошо. То и дело проносятся стаи кряковых, чернети, стремительно разрезая воздух, летят чирки. Завидев чучела, птицы изменяют направление полета и сворачивают к моему островку. На осенней охоте чучела тоже могут сослужить хорошую службу.

Я доволен охотой. Шесть уток разных пород уже лежит в скраде, но Люкс работу свою еще не закончил.

Последним он приносит селезня-широконоску. Я мельком взглядываю на птицу и уже хочу бросить ее к другим, но тут замечаю на правой лапке какой-то странный предмет.

Положив селезня на колени, я начинаю осматривать лапку. Вижу широкое кольцо, по всей вероятности, алюминиевое. Я пытаюсь разобрать буквы, нанесенные на нем, — тщетно.

Охотничьим ножом пробую соскоблить присохшую кое-где грязь, но, боясь повредить уцелевшие буквы, я тут же отказываюсь от своей затеи, хотя желание узнать, что написано на кольце, не давало покоя.

Собрав свои вещи и уложив уток в рюкзак, я зову Люкса, и мы трогаемся в обратный путь. Всю дорогу я думаю о кольце. Кто, когда, в какой стране окольцевал убитую мной широконоску? Что птиц кольцуют во многих странах, я знал давно. Занимаются этим люди, изучающие жизнь птиц. Научные работники наших заповедников, биологических станций и охотничьих хозяйств систематически проводят кольцевание различных пород птиц и выпускают их на волю. Затем в бюро кольцевания поступают сообщения из разных районов страны и даже из других государств: убита или найдена погибшей такая-то птица, в такое-то время, в такой-то местности, номер кольца такой-то. Эти сведения помогают ученым выяснить, где останавливаются на гнездование птицы, где они зимуют, какими путями совершают свои перелеты и многое другое.

…Дома я снимаю с лапки селезня кольцо, осторожно промываю его в теплой воде и с помощью сильного увеличительного стекла начинаю рассматривать надпись. Я аккуратно переписываю на бумагу буквы. И вот что получается: «Wadarasa… 43… Dhar…»

Я отсылаю письмо в Москву, в бюро кольцевания птиц. В сопроводительном письме сообщаю, где, когда и при каких обстоятельствах добыл селезня-широконоску, и прошу ответить на интересующие меня вопросы.

Проходит около месяца. Как-то я возвращаюсь с работы, и жена говорит мне:

— Там, на столе, письмо из Москвы. Наверное, то, которое ты все время ждешь.

Голубой почтовый конверт, действительно, из бюро кольцевания. Научные сотрудники пишут, что в Индии, в городе Дар, было окольцовано двести уток различной породы. Одна из них и попала под мой выстрел.

Большой и трудный путь проделала широконоска, прежде чем попала к нам, на Южный Урал. Тысячи километров пролетела она над просторами Индии и Советского Союза. Что она видела во время своего долгого пути? Наверное, селезень побывал там, где стоят чудесные пагоды и дворцы, построенные тысячи лет назад, где на многие километры тянутся таинственные джунгли с диковинными птицами и зверями. А потом он летел над полями и лесами, над городами и селами нашей страны, видел грандиозные новостройки, созданные руками советских людей, летел над степями, превращенными в плодородные нивы.

Я с трудом отрываюсь от грез, охвативших меня. Достаю фотографию селезня-широконоски и долго разглядываю ее…

С этого памятного случая я внимательно осматриваю каждую добытую на охоте птицу.

В СУББОТУ вечером, накануне открытия осеннего сезона охоты, я с товарищем сел в пригородный поезд Челябинск — Шумиха. Ехали до станции Каясан. Оттуда по знакомой дороге направились к небольшому, почти сплошь заросшему тростником, озеру Улянды. За последние годы озеро сильно высохло, и птицы на нем было мало. Решив, что делать здесь нечего, мы пошли на соседнее глубокое и неприветливое озеро с пугающим названием — Могильное.

На том берегу, где тянется узкая полоска березового леса, заночевали, а с рассветом начали охоту. Моему товарищу посчастливилось найти лодку. Он забрался в тростники, а я пошел берегом.

Самые худшие предположения оправдались: обойдя вокруг озера, я не сделал ни одного выстрела.