Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Таким было это корейское предместье.

Целая банда разбойников, которая постоянно при белом свете совершала в Владивостокском порту нападения на магазины и банки, или похищения богатых людей ради выкупа, имела тут свои логова, недоступные для полиции и суда. А скольким бандитам, после смелой вылазки, удавалось просочиться в корейский район, где они были в безопасности и могли только смеяться над полицией и следственными властями.

Когда началась война России с Японией, я был во Владивостоке и знаю, что подземные мины для взрыва двух главных фортов крепости управлялись из корейского района, а все шпионы, на след которых напали военные власти, пропали в «муравейнике» одетых в белое, таинственных и молчаливых сынов Страны Печального Заката.

Как из джунглей, как из тайги выходят ночью на охоту хищные звери: тигр, пантера и медведь, так отсюда выходили люди, преследуемые законом, а поступки их были не менее кровавыми и дикими. В этих подземных норах золотые и серебряные предметы переплавлялись в небольшие куски драгоценных металлов, и продавалась через корейских ювелиров российским; дорогие камни, ценные бумаги и предметы, не пригодные для переработки, паковались в коробки с сушеной рыбой или с вязанками употребляемых в пищу водорослей и, грузились на двухмачтовые корейские джонки, которые как бесшумные тени двигались Амурским заливом до Японского моря и до берегов Кореи или дальше до Китая.

Эту злодейскую процедуру вела особая каста пиратов, а так как их услугами до недавнего времени пользовались еще россияне и чужеземцы, люди эти дошли до большой сноровки, полагаясь на мореходов и боевиков большой отваги.

Эхо этого корейского предместья донеслось и до меня в первый же вечер моего приезда во Владивосток.

Прекрасная полная луна плыла по темно-сапфировому небу. Мерцали и горели звезды, которые, казалось, висели низко над горами и морем. Мои знакомые посоветовали мне пойти в горы, расположенные над городом, чтобы полюбоваться прелестной ночной панорамой моря.

Я положил в карман верный в моих путешествиях маузер (автоматический револьвер фирмы Маузер из Германии) и поднялся вьющимися по склону горы улицами на самую высокую террасу. Наконец начали попадаться отдельные домики, а позже халупы, сколоченные кое-как из планок от ящиков. Скоро и эти постройки исчезли. Я карабкался по склонам горы, поросшими травой, на вершине которой рос молодой лес с деревьями, покривившимися и изуродованными туманами и ветрами.

Отсюда открывался прекрасный вид.

Внизу, переливаясь и мерцая огоньками в домах и электрическими фонарями освещенных улиц, лежал город с несмолкаемой какофонией звуков и беспокойным шумом порта.

Дальше угадывалась черная глубина залива, оживляемая разноцветными огнями кораблей, и длинными ровными рядами прекрасно освещенных оконцев на боках пассажирских пароходов и грозных белых крейсеров. Черные контуры Русского Острова, с редкими, едва видимыми фонарями, понижались на входе в пролив и, исчезали в море, а немного далее возбуждал непонятную тревогу, то загораясь, то угасая, ослепляющий сноп лучей морского прожектора на Скале Скриплева. За черной массой этого острова уже безраздельно и всевластно господствовало море. Было оно похоже на расплавленное серебро с бегающими по его подвижной поверхности темно-синими волнами, широкими и кроткими, которые добегали до берегов залива Патрокла или Улисса и, ласкались с кустами лещины и свисающими над водой плетями дикого винограда.

Где-то очень далеко двигался силуэт парусника, может корейского или китайского пирата, а прямо на востоке плыл вдали от берегов большой корабль. Длинный ряд освещенных иллюминаторов передвигался, словно какой-то многоглазый змей.

Я подумал, что там пульсирует особая жизнь какой-то горстки человечества, которая перебирается с одного континента на другой, там присутствует музыка, танцы, любовь, печаль и тоска. Там, может, умирает кто-то или появляется на свет новое существо, и все это не имеет ничего общего ни с городом, лежащим у моих ног, ни со мной, который думает об этом судне, уплывающем в неизвестную даль. «Корабли, плывущие в ночи» — мне вспомнилась повесть, прочитанная в поезде, и мысль гналась за судьбой корабля и его временных обитателей.

Но рассеял эти мысли какой-то хриплый басистый голос, обнаруживающий большую симпатию к алкоголю.

— Прошу облагодетельствовать уволенного в отставку чиновника!

Передо мной вынырнула из кустов громадная фигура обладателя пропитого голоса с суковатой палкой в руке и в вытертой чиновничьей фуражке.

Знаю я таких, находящих радость в водке, неспособных к работе и общественной жизни, типов. Их называют «босяками».

Я вынул из кармана куртки несколько серебряных монет и дал ему.

Иронично усмехнувшись и небрежно подбросив на ладони монеты, которые блестели в свете луны, он проворчал:

— Мне… здесь… несколько монеток, когда я могу забрать все?

Буркнув это, он начал небрежно размахивать своей тяжелой суковатой «палочкой».

Я, ничего не говоря, вынул из кармана маузер и направил на него.

— Ах, пардон! — произнес подонок, дотрагиваясь по-военному до козырька фуражки. — С этого и нужно было начинать разговор. Доброй ночи почтенному господину.

Он ушел, еле держась на ногах и размахивая своим первобытным оружием, но время от времени оглядываясь назад, по-видимому, в опасении, что маузер своим единственным оком может всматриваться в его спину.

Это было забавное приключение, но как бы то ни было испортившее мне настроение, а мысли о «Кораблях, плывущих в ночи» улетели вместе с удаляющимися шагами «босяка». Только остался отчетливый запах алкоголя и отзвук неуверенных шагов «уволенного на пенсию чиновника» с сучковатой дубиной и странно элегантным в устах этого громилы «Pardon».

Он был одним их тех, что живут — как «птицы небесные» — в кротовых норах корейского района, выходят только ночами за пищей и трофеями, одни с сучковатыми дубинами, другие с ножами за голенищами дырявых сапог или с револьвером за пазухой. Оврагами спускаются они на улицы центральных городских террас, и здесь нападают на запоздавших прохожих, возвращающихся с ночной пирушки или из клубов после игры в карты.

Владивосток был удивительным в эти времена! Чиновники, офицеры, российские купцы и иностранцы: японцы, корейцы и китайцы — Вавилонская башня, смесь рас, племен и языков. Около полумиллиона китайских кули прибывало сюда весной, среди которых было много «хунхузов», или бандитов, сразу начинающих свою кровавую работу, добавляя беспорядка и смятения в жизнь громадного порта. Когда я был здесь в 1921 году, в окрестностях Владивостока разбойничали тысячи хунхузов, которые грабили кассы в магазинах, обирали до нитки прохожих, схватывали и уводили в горы богатых людей, за которых бандиты рассчитывали получить хорошие деньги.