Владимир Иванов - Архипелаг двух морей

— Это ужас — десять дней никакой связи с внешним миром! — сказал Леонид с неподдельным отчаянием. — За это время «Зенит» три раза играл, а мы ничего не знаем.

Увы, я не знал результатов игр «Зенита», как-то не поинтересовался, чем, боюсь, показал себя не с лучшей стороны.

— А вас не смущает, что медведь по острову ходит? — спросил я.

— Видели его, — мрачно сказал Леонид. — Руки чешутся, да циркуляр не позволяет.

Стрелять в белого медведя категорически запрещено. В случае прямого нападения рекомендуется отпугивать его ракетами или дымовыми шашками.

Те, кому я привез письма, поддерживали беседу, старательно скрывая нестерпимое (знаю по себе) желание скорее их прочесть; не получившие писем столь же старательно демонстрировали равнодушие к этому факту.

— Ладно, идите читайте, — сказал я, — после поговорим, за ужином.

Когда студент подал вермишель с тушенкой, я спросил:

— Нельзя ли маслица положить, вермишель-то увеличилась в объеме, а консервы не увеличиваются.

Водитель Хмелев оттолкнул миску:

— Скажи спасибо, что здесь все интеллигентные! В другой компании тебе за такое блюдо не поздоровилось бы.

— А для другой компании я были готовить не стал, — резонно ответил студент.

— Как погода-то у вас, очень плохая была? — спросил я? Меняя тему разговора.

— Нет, почему же! Июль нынче неплохой. Второго и двадцать первого было солнце.

И про эти второе и двадцать первое я потом слышал не раз то от одного, то от другого.

Снаружи свистел западный ветер, он нес через остров снеговые тучи. Брезент намок, и в палатке сначала стало светлее. Я выглянул: мокрый снег летел горизонтально. Когда он облепил палатку, внутри снова стало темно, темнее, чем раньше. Мы заснули под свист ветра и хлопанье брезента, уверенные, что наш маршрут, намеченный на завтра, сорвется.

А утром стояла необычная тишина, и, расстегнув полог, я увидел прямо курортную картинку: в голубом, без единой льдинки море, которое только чуть-чуть играло на солнце, стояло судно. Черный корпус, светлые надстройки, труба с красной полосой — корабль был странен своей громадностью. Очевидно, он подошел ночью и встал под берегом, укрывшись от западного ветра. Из-за расстояния люди на палубе не были видны, только можно было рассмотреть вертолет на корме. Потом сверху его завращался винт, и вертолет поднялся в воздух. Он описал круг, подлетел к нашему лагерю и, встав против ветра, опустился на гальку, щупая колесами прочность почвы, словно живое существо. Из тупоносой зеленой коробочки один за другим высыпались шесть человек в чистой рабочей форме, в зимних шапках и белых нитяных перчатках. Старший представился старпомом с ледокола «Владивосток». Судно, оказалось, отстаивается в ожидании танкера, который нужно проводить на Колыму. Я спросил, не известен ли им прогноз. Старпом объяснил все научно: оказывается, мы были в зоне циклона, а теперь идет антициклон. Как только циклон пройдет, все будет в порядке.

Моряки осмотрели наш лагерь, заглянули в палатки, а потом один спросил с искренней жалостью:

— Вот так вы и живете?

— А вы лучше?

— Мы другое дело. Нас народу больше ста человек. Постельное белье. Кино. Волейбол. Бадминтон. Жить можно.

Когда на севере встречаешь людей, очень хочется сделать им приятное. Мы подарили гостям несколько обыденных для нас предметов, которые им показались интересными: обломок бивня мамонта, старые оленьи рога, подобранные студентом в тундре, два-три камня с отпечатками фауны.

Проводив гостей, мы отправились в маршрут. В течение дня мы видели, как вертолет несколько раз пролетал над островом с востока на запад и обратно. Наверно, это была ледовая разведка, или, может, они встречали танкер. Уже отъехав далеко к северу, мы видели, как от ледокола к нашему мысу Лагерному подходил катер. Позже Женя Федоров, который оставался в лагере, рассказал, что с ледокола приходили на катере целые экскурсии. Три смены по два часа. «Экскурсанты» гуляли по косе, собирая камушки, играли в мяч на твердой земле…

Снег, выпавший за ночь, не успевал даже таять, а прямо «сгорал», испарялся на солнце. С утра поверхность острова была белой, к полудню тундра стала пестрой, как весеннее оперение куропатки, а еще позже снег сохранился только в углублениях между кочками. Мокрые кочки были ярко-зелеными, на травинках сверкали капли, над кочками поднимались испарения, подсвеченные солнцем. Солнце в тундре — это праздник красок. Собственно, набор цветов ограничен: голубое, зеленое, белое, черное. Но чистота тонов, оттенки, тени делают все необычайно красивым.

Маршрут вокруг острова по берегу, который мы начали, был ранее уже пройден Валентином и Леонидом, и мы не собирались повторно вести систематические наблюдения. Маршрут был контрольным. Мы должны были только уточнить то, что осталось неясным, посмотреть дополнительно некоторые обнажения.

Между Валентином и Леонидом, моими спутниками, существуют непростые отношения, хотя они друзья и в их биографиях есть много общего. Оба начинали работу в геологии коллекторами и уже в зрелые годы окончили вечерние институты, познав свою науку, так сказать, и снизу и сверху. Валентину за тридцать, а Леониду уже ближе к пятидесяти, но оба принадлежат к тому типу мужчин, которые независимо от возраста даже незнакомыми людьми воспринимаются как парни. Возможно, потому, что оба они спортсмены — лыжники, альпинисты. А может быть, наложила отпечаток прошлая многолетняя служба на «солдатских» должностях в геологии. Различие же заключается в том, что Леонид, начав работать раньше, успел пройти школу геологов-полярников довоенного поколения, еще носившего форменные фуражки Главсевморпути. Это было поколение путешественников и природоведов. Леонид научился в железной бочке из-под солярки печь хлеб вкуснее ленинградского, он может поймать рыбу подручными средствами, без снастей, разжечь на ветру костер из мокрого плавника и многое другое. Валентин же растапливает печку в палатке, плеснув на толстые дрова бензина из консервной банки. Это злит Леонида, хотя печка разгорается быстро. В минуты конфликтов Леонид называет Валентина салагой, а тот его — землепроходцем, вкладывая в это слово весь свой запас иронии. Конфликты в общем редки, а в мирное время тлеет подспудный огонек соперничества, полезного для дела.

— Сейчас я вам покажу силур, который, помните, Ермолаев описал в районе устья Знакомой, — говорил Валентин, заметно нервничая: он впервые в жизни был ответственным исполнителем. — Так вот, есть у меня мысль, что это не силур вовсе, а средний девон.

— Ты за свою мысль, как за последний рубль, — сердито возражал Леонид, который когда-то работал с Георгием Александровичем Ермолаевым, правда, не на Бельковском, и для него Ермолаев был большим авторитетом, чем Валентин.