Владимир Иванов - Архипелаг двух морей

Силур и девон — это сокращенные наименования двух геохронологических периодов, а также и соответствующих им систем отложений, иначе говоря, толщ осадочных пород. Силурийский период начался около четырехсот сорока миллионов лет назад, девонский — четыреста пять — четыреста десять миллионов. «Подумаешь, разница!» — может сказать читатель. Но дело не только в этой разнице. Геология изучает события прежде всего в их исторической последовательности, относительный возраст — главный отличительный признак геологического объекта, а время, хронологическая шкала — единственная система отсчета. Ошибка в возрастной индексации хотя бы одной толщи сразу ломает всю картину. Границы между единицами стратиграфической шкалы носят планетарный характер и отвечают крупнейшим геологическим событиям, сопровождавшимся коренным обновлением состава животного и растительного мира.

В Восточной Сибири к границе между силуром и девоном приурочено начало крупной трансгрессии — наступления моря, но оно осуществлялось не везде одновременно. Конкретно в районе Новосибирских островов смена режимов происходила постепенно, поэтому граница оказалась нечеткой, и никому пока не удалось наблюдать ее, хотя все и стараются найти.

Почти весь остров Бельковский сложен девонскими толщами, и только на восточном берегу, на единственном крошечном участке, Г. А. Ермолаев в 1956 году обнаружил силур, установив его на основании единичного определения фауны, хотя сами породы по облику не отличались от девонских. Выход силурийских отложений в данном месте плохо вписывался в представления о структуре острова, требовал каких-то особых объяснений, и Ермолаев нашел такое объяснение: он предположил, что силурийские породы выходят среди поля девонских в виде тектонического блока, выжатого из глубины по системе разломов, тем более что один разлом можно было наблюдать в натуре. Принципиально все это было вполне возможно, но уж слишком мал был блок, и это вызывало сомнение, не дававшее Валентину успокоиться.

Наконец мы прибыли на искомое место. Там, где глубокая и узкая долина ручья пересекала береговой обрыв, русло было завалено угловатыми обломками породы. Такие речки якуты называют сытыы-таастах («острые камни»). В самом узком месте сохранился старый, слежавшийся снежник. Здесь было сумрачно, а в проеме между крутыми склонами долинки открывалось голубое и солнечное в этот день море. Мы сразу увидели то нарушение, о котором говорил Г. А. Ермолаев; собственно, по нему и сформировалась долина ручья. Среди черных толстослоистых известняков мы увидели полутораметровый прослой ракушечника. В четыре геологических молотка мы начали отбивать остатки кораллов и раковин брахиопод.

— Смотрите, — кричал Валентин и совал мне в руки свои находки, — это же типичная девонская форма! Видели вы таких в силуре?

Я, честно говоря, не видел таких ни в силуре, ни в девоне, но, когда нашу коллекцию в Ленинграде пересмотрели специалисты-палеонтологи, оказалось, что Валентин был прав. Силур сняли с геологической карты острова Бельковского.

— Обедать будем у дяди Коли, — сказал Валентин, — здесь уже недалеко.

Изба, в которой жил промысловик, стояла над самым береговым обрывом. Сам сруб квадратного сечения был сложен из плавника и сверху засыпан землей, теперь зеленой ото мха, а сбоку пристроены обширные сени коридором из бревен, поставленных наклонно. Рядом с домом была, сооружена полка на четырех столбах, куда зимой охотник складывает еще не ободранных песцов, чтобы не достали собаки, и лежали на боку самые обыкновенные, как в деревне, козлы для пилки дров. Растительный покров вокруг домика был зеленее, чем окружающая тундра, — люди и собаки удобрили почву. Кругом валялись кости, оленьи рога, ломаные полозья от нарт, казалось, что это временное жилье в котором не собираются находиться долго. И правда, за обедом охотник рассказал, что зимовать будет в другом месте, на острове, где десять или одиннадцать избушек, а здесь поживет, только пока будет ремонтировать ближние «пасти» — песцовые ловушки…

В сенях, где зимой ночуют собаки, стоял тяжелый запах, но в комнате воздух неожиданно оказался свежим, и вообще было чисто, кровать была закрыта голубым с белым покрывалом, а стены частично завешены ситцем. У двери висело большое зеркало, в которое Валентин, как я заметил, непрерывно косил глазами — он недавно начал отращивать бороду. Там же, где стены были ничем не закрыты, виднелись влажные, черные бревна, обросшие грибками, как в старой бане. В крошечном окошке без рамы дребезжало под ветром стекло, укрепленное гвоздиками. Дядя Коля был похож на старого солдата времен войны: бобрик, застиранная гимнастерка, и сидел по-солдатски, держа ладони между колен.

— Не завалило бы вас тут, — сказал Леонид.

— Не завалит! — живо откликнулась хозяйка, поворачивая к нам горячее от печки лицо, и сразу стало видно, что она еще совсем молодая. — Мы еще дочку ждем!

— Этих двух нам мало… — сказал дядя- Коля ворчливо.

У двух их сыновей, четырнадцати и шести лет, была своеобразная внешность: черты лица от матери — якутские, а волосы светлые — в отца. Младший сидел у порога и длинным охотничьим ножом пытался из дощечки выстругать «правило» — нехитрое устройство, на котором сушат песцовую шкурку.

— Этот — работяга, — сказал отец. — Да и длинный тоже. Скоро в Тикси поедет, в шестой класс. Продолжать образование.

«Длинный» залился краской, а маленький продолжал строгать.

— Тебя как зовут? — спросил я его.

— Васильев Геннадий Николаевич.

За обедом Леонид уговаривал дядю Колю съездить с нами на мыс Моржовый, заодно посмотреть ловушки и поохотиться на оленей, если встретятся. Охотник не соглашался.

— Но ведь я на этом потеряю два дня, — сокрушенно повторял он. — Никак невозможно потерять!

А я-то всегда думал, что для местного жителя основная проблема — как убить время, по крайней мере, летом, когда нет охоты.

— До морозов надо все ловушки освоить, — говорил дядя Коля, — а потом ни колышек не вобьешь, ни бревна от земли не оторвешь.

Чай мы пили из тонких стаканов, чайные ложечки блестели, а сахар был подан не в миске, как принято у нас в геологической службе, а в фарфоровой сахарнице с двумя ручками. После чая все, кроме хозяйки, вышли наружу. Восемь мощных лохматых псов, привязанных в стороне каждый к отдельному колышку, скулили и натягивали цепи.

— Сейчас, без работы, я их через день кормлю, — рассказывал наш хозяин. — А в самую работу каждой два, а то три кило мяса подавай. Собаки-то горячие. Когда в одной связке, так трое не удержат.

Над обрывом свистел ветер, опять поднявшийся к этому времени (наверное, приближался антициклон, о котором утром говорили моряки). Ветер нагнал в лагунку огромную массу битого льда, среди которого сохранились отдельные целые льдины, иногда грязные, иногда нежно-голубые или зеленые. Все это ворочалось, дышало, как бы кипело в глубине под напором ветра, и вдруг оттуда вырывался заряд вспененной воды, взлетал вверх и бил в скалы.