Меир Шалев - Мой дикий сад

Итак, их срывают, вскрикивая от уколов, долго катают по земле, чтобы сбить колючки, и снова вскрикивают от уколов, затем слегка бьют по плодам сосновыми ветками (некоторые любители используют для этого ветки клейкого девясила), еле сдерживаясь, чтобы не крикнуть от еще более сильных уколов, и наконец, кладут плоды в ведро, идут домой и всю дорогу напоминают себе не вытирать пот с лица — иначе и лицо покроется колючками. Дома «сабрес» промывают под струей воды и снимают кожуру. Для этого острым ножом срезают оба конца плода, проводят надрез от северного полюса к южному (можно, разумеется, и наоборот), берутся за края надреза и, не обращая внимания на уколы, растягивают кожуру в обе стороны. Если надрез недостаточно глубок, кожура просто порвется, но не отделится от плода, если слишком глубок — плод развалится. Но если надрез сделан правильно, плод освободится от кожуры с той же легкостью, что и человек, снимающий плащ. Тогда плод надкусывают, наслаждаются его сладостью, цокают языком от удовольствия и обнаруживают, что теперь колючки есть и на языке, и на нёбе, и на внутренней стороне щеки, — но вкус сабры пересиливает и возмещает все ваши страдания.

Как раз в эту минуту, откуда ни возьмись, появляются разные люди и просят угостить их тоже. Вы, конечно, можете поворчать — мол, сорвите сами, — но куда красивее угостить всех желающих, даже если речь идет о паразитах, которые не трудились, не срывали, не чистили и не укалывались. Не забудьте, однако, что прежде чем есть кактусы, их нужно охладить. Поэтому их кладут в холодильник, а тем временем просят у близкой души, желательно — у той Дульцинеи, ради которой вы с самого начала затеяли сбор сабр, — чтобы она вооружилась пинцетом и вытащила из вашего тела все колючки. И пока очищенные сабры охлаждаются в холодильнике, вы можете растянуться на прохладном полу и охладиться тоже.

Возлюбленная станет лечить ваши раны, а вы будете отдыхать, как утомленный герой. Закройте глаза, и вы почувствуете, как ваша забытая мужественность возрождается к жизни: вот он, мужчина из мужчин, который вышел на охоту на самых опасных в природе тварей. Вы один, и в ваших руках только палка, а против вас целая банда мексиканцев, вооруженных десятками тысяч маленьких острых пик и тысячами невидимых кинжалов. Но вы не испугались и не отступили — вы были исколоты, но выдержали, вы сорвали, и очистили, и вернулись с поля боя, неся своей любимой подарок, подобно тому, как Давид нес своей Мелхоле двести крайних плотей убитых им филистимлян [19] 1 Цар. 18:27. .

Дорогие мужчины, прислушайтесь к моим словам! Ухаживающие и любящие, послушайте меня! Дарите любимым сабры, как я подарил своей. Сабры — еда вегетарианская, органическая, боевая и мужественная, но не грубая, не агрессивная, не шовинистическая. Рвите для любимых сабры, очищайте их, кладите в холодильник и в полуденную жару услаждайте рот своей любимой этой несравненной прохладной сладостью. И с этого времени вместо любых даров и соблазнов говорите своей любимой: «Я нарвал тебе сабры. Хочешь?»

А ты, дорогая читательница, даже если ты купила в этот день в супермаркете покрытый пленкой подносик с очищенными сабрами — цивилизованными, вежливыми, стерильными, изначально лишенными колючек, а также всякого вкуса и запаха, — отставь в сторону этот подносик, жарко обними своего Улисса, привлеки его к себе подобно героине книги Джойса, носящей его имя: «Так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и…» [20] Перевод В. Хинкиса и С. Хоружего.

И скажи, как она: «Ты сорвал мне сабры? Да, я хочу… Yes I will Yes…»

Каждый раз, когда я уезжаю за границу, наступает минута — дня через два с половиной, — когда меня охватывает тоска по Стране. Должен признаться, что я вполне спокойно обхожусь без многих важных израильских атрибутов, вроде мягкого белого сыра «коттедж», ежедневной программы новостей, обгона по обочине, супов с гренками, дружеского похлопывания по плечу и кофе с осадком. А с известным усилием могу даже выдержать разлуку с могилами Иосифа Прекрасного, его матери Рахили и его отца Иакова. Но я скучаю по нескольким любимым людям, по своему дому, по своим диким растениям, по языку и по нескольким израильским пейзажам.

Их не так уж много, этих пейзажей, потому что большинство стран, которые я посещал, предлагают куда более красивые виды природы, чем у нас в Израиле. Например, берега Средиземного моря в Италии, Турции, Греции и Испании красивее его берегов у нас, их деревья и горы выше, а воды изобильнее. Но эти виды не связаны для меня с воспоминаниями и историей, а вдобавок в нашей стране есть кое-что, чего нет у них. Это, прежде всего, очень частая смена погодных и природных условий, но не во времени, а в пространстве: за каких-нибудь два-три часа можно переехать из рощи в пустыню, от снега к песку, от мест, довольно высоких, к самому низкому месту в мире. Вдобавок у нас есть огромное — для такой маленькой территории — количество разных видов растений, куда больше, чем в странах, много более обширных, чем наша. И наконец — захватывающие дух соседства: только в Израиле я видел рядышком дуб и акацию, ракитник и рожковое дерево. И все потому, что мы находимся на стыке трех континентов сразу.

Но моя настоящая тоска начинается, когда я удаляюсь за пределы Средиземноморья. Тогда я попадаю в страны, где мне не хватает еще одного — нашей смены сезонов. При всем восхищении, которое вызывает у меня бабье лето в Вермонте, самый длинный день в году в Нордкапе и перевернутые смены сезонов в Австралии и Южной Африке, мне привычна и необходима та последовательность, в которой сменяются сезоны у нас: зима, весна, лето и осень — каждый сезон со своими запахами, видами, звуками и различиями. И еще — характер их смены: не внезапный, а медленный и постепенный, что в твоем саду, что вдали от него. И все те, у кого чуткое и памятливое тело, чья кожа умеет различать прикосновения воздуха, чьи уши узнают голоса — те голоса, что спускаются с неба, и те, что поднимаются от травы, и те, что шуршат из чащи, — чьи глаза видят изменения цвета лесной листвы, чей нос различает запахи, — все эти люди знают также, что у нас борьба сезонов слабеет как раз тогда, когда приближается решающий этап, а когда он приходит, она кончается не триумфом победителя и не капитуляцией побежденного, не победными фанфарами одного и не хрипами агонии другого, а медленным отступлением и исчезновением, которые говорят: мы еще вернемся.

После потопа Господь обещал человеку: «Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» [21] Бытие 8:22. , — то есть природный порядок в мире, его закономерности и сезоны больше не будут нарушаться. Все описанные в этом обещании перемены (кроме «сеяния» и «жатвы») — это перемены природные. Но в действительности «сеяние» и «жатва» тоже означают смену сезонов, потому что это синонимы осени и весны — они просто не названы здесь своими именами, как названы зима и лето. Похоже, что автор хотел таким манером указать на связь между трудовой жизнью людей и жизнью природы с ее сроками и сезонами.