Меир Шалев - Мой дикий сад

Некоторые климатологи утверждают, что в нашем регионе нет четырех времен года — только лето и зима. А то, что мы называем весной и осенью, есть не что иное, как линия фронта, граница между ними. Есть также лингвисты, которые считают, что слово «осень» (на иврите «став») — это просто ивритское название сезона дождей, который мы позже стали называть словом «зима». И действительно, ведь в Песне Песней написано «Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал» [22] Песнь Песней, 2:11. , — и вместо нынешнего «хореф», то есть «зима», там стоит именно «став», то есть то, что сегодня означает осень. Хотя лично я думаю, что эту фразу нужно понимать так: прошли два сезона один за другим: сначала осень, потом зима. И я также не принимаю толкование этих лингвистов по существу. Хотя период между летом и зимой у нас и в самом деле выражен не так явно, как пики холода и осадков в январе или тяжелая жара августа, но и у этого периода есть свой характер и свои особенности, которые проявляются во всем: в фауне и флоре, в сельском хозяйстве и даже в нашем физическом и душевном самочувствии — и потому он заслуживает своего особого названия.

Что касается лета, то его ивритское название «каиц» подозрительно близко к ивритскому слову «кец», то есть конец. Можно ли отсюда заключить, что иврит видит в этом сезоне конец года? Вообще говоря, в каждой точке, лежащей на окружности, можно видеть и начало, и конец одновременно, но в нашем чередовании сезонов, хотя оно и круговое, не все точки равноправны. Например, цветение у нас начинается в середине зимы, продолжается почти до середины лета, но осенью исчезает совсем: большинство цветов вянет, и в конце осени, при нормальном количестве дождей, уже начинается новый жизненный цикл, новое прорастание. Поэтому только в осени можно видеть сезон, который одновременно является и концом, и началом.

Это, кстати, верно и с точки зрения сельскохозяйственной, потому что осень — сезон жатвы того, что посеяно в минувшем году, и одновременно — посев следующего года. Люди возвышенного склада говорят также о жатве не только в физическом, но и в духовном плане. Я, к сожалению, не столь возвышенного склада человек, но даже я подмечаю влияние осени на тело и душу. Вокруг сохнет жнивье, вянут бутоны, нигде ни цветка, кроме разве первых цветов безвременника и последних — морского лука (а если тебе повезет или ты знаешь, где искать, — то еще курослепа, лилий или даже первого шафрана), — но общее впечатление такое, будто вокруг одна лишь сушь да запустение. И то же — с плодовыми деревьями: радость собирания сабр и фиг миновала, в винограднике остались только отдельные ягоды, цитрусовые еще не созрели, и лишь последние гранаты радуют глаз и нёбо. Лес сбрасывает листву и пятнается серым, тучи застилают синеву неба, и даже стаи перелетных птиц, которые весной наполняют душу радостью, теперь, покидая наши края, печалят сердце.

А сердца земледельцев наполняются тревогой — пойдут дожди или нет? И поскольку, по мнению многих, засуха — это наказание за грехи, то в эту пору начинается копание в душе и раскаяние в грехах. Впрочем, горожане могут позволить себе более поэтический отклик. Тот, кто склонен к тонким переживаниям — или хочет показаться таковым, — завяжет на шее шарф, пойдет бродить по городским тротуарам, увидит желтые листья, что кружатся на ветру, и опечалится сладкой печалью, сам не понимая, отчего и почему, и станет искать близкую душу, такую же чувствительную и печальную, с которой он мог бы вкусить эту осеннюю грусть во всей ее сладостной полноте, а может — и согреться в ожидании зимней прохлады, что уже ждет за порогом. Но что до меня, то моя осенняя грусть рождается просто потому, что дневного света становится с каждым днем все меньше. А близкую душу я могу поискать и в другие сезоны. Романтичным можно быть и весной и летом. И даже зимой.

Как я уже рассказывал, напротив моего дома тянутся лесистые холмы, и смена сезонов меняет их цвета. Большинство деревьев там — фаворские дубы и израильские фисташки, и, когда осенью они желтеют, их листья опадают, и в лесу господствует серый цвет обнажившихся, голых ветвей. Немногие зеленые пятна в это время — это деревья, не знающие листопада: калепринский (или палестинский) дуб, мастиковая фисташка и порой — рожковое дерево. Весной фаворские дубы снова выпускают листья. Поначалу они светло-зеленого цвета, густого и нежного одновременно, а фисташки добавляют лесу красноватый оттенок. Но вскоре уже весь лес зеленеет самыми разными видами зеленого — и так до конца лета, когда поднимается пыль и все становится одним выцветшим зеленым. Затем первый дождь смывает пыль и лес опять сверкает, а потом возвращается листопад со своей серостью, и так годичный круг замыкается в очередной раз, чтобы повториться снова и снова.

В полях перед моим домом цвета тоже меняются с постоянной и красивой цикличностью, но эти перемены зависят не только от природы, но и от земледельцев. После жатвы зеленые обработанные земли желтеют (хотя есть и такие, что желтеют перед жатвой), потом желтый становится пыльным коричневым, затем — после пахоты — богатым и глубоким коричневым, а со временем в нем снова пробивается зеленый и постепенно завладевает полями. Тот, кому все это знакомо, может по цвету полей определить, какой месяц, но вот незадача — в то время как все часы и дни, кроме субботы, язык иврит отмечает цифрами, месяцы он называет именами, а поскольку это имена иностранные, они ничего нам не говорят.

Да, хотите верьте, хотите нет, но названия месяцев, которые мы считаем «еврейскими», на самом деле — слова чужие и непонятные. Мало кто из говорящих на иврите знает толком, что такое «тишрей» (первый месяц еврейского календаря), «тевет» (четвертый), «мархешван» (второй) или «элул» (двенадцатый)? Верно, в этих именах есть определенная прелесть, иногда они приятны для слуха — как, например, «адар» (шестой месяц еврейского календаря), или «тамуз» (десятый), или «ияр» (седьмой), но надо признать: названия месяцев, именуемые «еврейскими», пришли к нам из других языков и культур, точно так же, как «июль», «ноябрь» или «апрель».

Календарь, наиболее заслуживающий названия «еврейского», это так называемый «Календарь из Гезера» [23] Известняковая табличка X века до н. э., найденная в 1908 году Робертом Макалистером при раскопках на холме Тель-Гезер в 30 км к северо-западу от Иерусалима. , названный так по месту между Тель-Авивом и Иерусалимом, где его обнаружили археологи. Это был высеченный на известняковой табличке сельскохозяйственный календарь, состоящий из месяцев, названия которых уже не употребляются: месяц сбора, месяц сева, месяц колоса, месяц уборки льна, месяц жатвы, месяц подрезания, месяц сбора винограда. Не все ученые согласны с трактовкой тех или иных из этих названий, но нет сомнения, что все они отмечают различные виды сельскохозяйственной активности — сбор и жатву, посев и всходы, подрезание веток и уборку. Сегодня уже поздно возрождать этот календарь, но приятно знать, что когда-то наши месяцы именовались не чуждыми нам именами месопотамских богов и властителей, а понятиями трудовой и повседневной жизни жителей этой страны — словами, часть которых все еще существует в языке иврит.