Меир Шалев - Мой дикий сад

А ко всему этому присоединяются еще и создания природы, особенно птицы. То сойки собираются среди веток пекана для хорового пения или соревнований в ругани и брани, то попугаи начинают ссориться со всем окружающим миром, а как-то раз меня чуть не свел с ума дятел, который трое суток подряд, без перерыва, долбил и долбил в моем саду.

Обычно мне нравятся эти постукивания, переходящие с автоматных очередей на одиночные выстрелы и обратно, и я люблю смотреть на дятла, особенно когда он занят охотой на личинок. Я смотрю на него до тех пор, пока он вдруг не почувствует мой взгляд, издаст вопль, означающий сигнал опасности, и умчится прочь, то взлетая, то почти прижимаясь к земле, чтобы обмануть стервятника или какого-нибудь иного врага. Он спешит укрыться в листве другого дерева, и вскоре его постукивания доносятся уже оттуда. Но упомянутый мною дятел не искал пищу и стучал не по дереву, а по скворечнику, точнее — по синичнику, который я установил в саду для гнездования синиц. И стучал он, не переставая, даже когда я пытался напугать его особенно грозными взглядами. В конце концов, я нарушил неписаное соглашение, которое заключил с жителями моего сада («Вы не мешаете мне, и я не мешаю вам»), — и прогнал его угрожающими жестами. Но он вернулся. Я прогнал его снова, и он вернулся снова. Всякий раз, когда я его прогонял, он возвращался и опять принимался стучать по несчастному домику для синиц.

Я понял, что настойчивость этого дятла вызвана тем, что он хочет свить в этом домике свое гнездо. Но вход туда был предназначен для синиц и для дятла оказался слишком мал, поэтому он пытался сделать то, что дятлы привыкли и умеют делать, — расширить этот вход. Но именно на такой случай вход в синичник был окружен плоским металлическим кольцом, которое не поддавалось даже его сильному клюву.

Туг я должен сделать отступление и немного рассказать о птицах, ради которых устанавливал у себя в саду специальный домик и так старался оградить вход в него. Синица — это маленькая симпатичная певчая птичка со светло-желтым брюшком, вдоль которого проходит тонкая черная линия, начинающаяся от самой шеи. На иврите синица — «яргази», от того же корня, что глагол «леаргиз» — «раздражать». Но несмотря на этот корень, для меня синичка — один из самых приятных жильцов сада. Самец синицы наделен удивительным певческим даром, и его громкие красивые песни извещают всех других самцов, что мой сад — это его владение. Как и все другие самцы, он считает себя таким замечательным, что желает подарить миру потомков по своему образу и подобию. А для этого ему нужна напарница и территория, которых он готов охранять изо всех сил, о чем и сообщает звонким голосом.

Синицы строят гнезда в дуплах с узким входом, и если им предоставляют готовый домик, удовлетворяющий их требованиям, с большой вероятностью поселяются в нем. Поэтому я как-то раз съездил к человеку, который строит такие домики для птиц, и вернулся от него с готовым синичником. Я прикрепил его к стволу фисташкового дерева возле своего окна в таком месте, где мог бы наблюдать за ним через окно, и так (по указанию изготовителя), чтобы вход был повернут в сторону, противоположную порывам ветра и дождя. Не прошло и двух дней, как в домике поселилась пара синиц и стала тащить в него материалы для гнезда. Я вытерпел несколько дней, но потом уже не смог сдержаться — поднялся по лестнице, открыл дверцу на петельках и заглянул внутрь. Я увидел готовое гнездо и в нем шесть яичек. Вскоре синицы стали носить туда насекомых в клювах, и я заглянул снова. На этот раз передо мной требовательно разинулись шесть жадных желтых клювиков. Я продолжал с интересом и удовольствием наблюдать за ними, пока они не выпорхнули из гнезда, и тогда, к моей радости, родители немедленно начали строить в домике новое гнездо и вскоре вывели еще одно поколение потомков.

Что же касается дятла, то на него, видимо, не произвели никакого впечатления мои успехи в выращивании синиц — а может быть, он просто завидовал, что им достался готовый домик, — но в любом случае он продолжал стучать и стучать. Ситуация выглядела так: он долбит, кольцо не поддается, я выхожу, гоню его, он улетает, потом возвращается, опять начинает долбить своим неутомимым клювом, упрямое кольцо опять не поддается, я выхожу — и так далее. Похоже, эволюция, которая снабдила головы дятлов совершенным механизмом демпфирования ударов, забыла, что в эту же голову она вложила мозг, и вот, что поделаешь, мозг этот недоразвился. Он не получил способности к пониманию, импровизации, приспособлению к обстоятельствам. Если бы этот шумный идиот долбил вокруг кольца, а не точно по нему, он избавился бы от него за несколько минут, но он знал только одно — нужно расширить границы отверстия, даже если они металлические. Неслучайно мы говорим о «птичьих мозгах».

Впрочем, кто знает, может быть, эти непрерывные удары все же как-то изменили его мозг, потому что через трое суток он сдался и улетел.

Во время моих многочисленных путешествий по миру мне случалось не раз посещать самые разные сады и парки — упорядоченные, стилизованные, дикие и даже заброшенные. Обычно я предпочитаю сады, которые не прополоты пинцетом и в которых растения не стоят рядами и не подстрижены в форме шаров, столбов и — ужаснее всего — различных животных. Но, как ни странно, из всех виденных мною садов наибольшее впечатление на меня произвели и глубже всех врезались мне в память как раз сады ухоженные. Два таких сада я видел в Израиле, и оба они в немалой степени повлияли на меня — каждый в свое время и на свой манер.

Один из них — это сад Дома слепых в Иерусалиме, а второй — Бахайский сад к северу от Акко. В первом я много раз бывал в детстве, а во втором — несколько раз в юности, и с тех пор не был больше ни в том ни в другом. Добавлю еще, что эти два сада я видел в особых обстоятельствах, отличных от тех, в которых видел все другие, и совершенно нехарактерных для обычного посещения сада или парка. Сад Дома слепых я видел глазами маленького ребенка, а детские глаза видят, схватывают и помнят иначе, чем глаза взрослого. А Бахайский сад я видел только в темноте. И оба этих сада я посетил украдкой.

Сад Дома слепых в Иерусалиме был желанным и запретным. Мы жили тогда в районе Кирьят-Моше, и я уже рассказывал, что мы переехали туда незадолго до конца строительства. Маленькие садики уже украшали кое-где наш район, но деревья еще не поднялись и не раскинули свои кроны, и их тени еще не ложились на голые бетонные тротуары. В саду же Дома слепых, на противоположной стороне, уже высились большие деревья, повсюду росли кусты, и цветы наполняли его своими чудными запахами. Там были также две полянки. На той, что была обращена к улице, мы нередко играли со слепыми детьми в самые немыслимые, казалось бы, для них игры — салки, прятки и вышибалки. Но на заднюю, укрытую от взгляда полянку нам запрещено было входить, и ее, как вход в райский сад в Библии, охранял свой «ангел с вращающимся мечом» — безногий здоровяк-охранник, который с удивительной скоростью мчался по дорожкам в своей инвалидной коляске, толкая ее вращением двух ручек, сжатых в его огромных ручищах.