Эдгар Берроуз - ТАРЗАН. Том 5

Поэтому за всякой работой Тарзан был серьезен и сосредоточен, хотя он все еще сохранял то, что другие животные теряют, становясь взрослыми,— чувство юмора, которого он не чуждался, когда для этого у него было настроение. Но это был мрачный юмор, а иногда и неприятный, но таков уж был Тарзан. Кроме того, чтобы петь и насвистывать во время работы, надо относиться к ней легкомысленно. Концентрация внимания невозможна, если кроме одного дела, занимаешься чем-то еще. Тарзан обладал способностью сосредоточивать каждое из своих пяти чувств на определенной работе. Сейчас он сдирал шкуру с шести свиней, и казалось, все его органы чувств были поглощены работой так, как будто ничего другого в мире не существовало, кроме этих шести туш! Но его слух и обоняние неизменно служили ему — слух помогал разбираться в лесных шорохах, а обоняние предупреждало о каждой приближающейся опасности.

На сей раз его выручило обоняние, обнаружившее приближение Сабор-львицы, когда ветер донес до чутких ноздрей ее острый аромат. Тарзан почувствовал ее так ясно, как если бы увидел собственными глазами в чаще леса. Он знал, что львица уловила запах освежеванных свиней и немедленно направилась туда, откуда ветер донес аппетитный дух. Он знал по насыщенности воздуха ароматом зверя и силе ветра, как далеко львица находится и что приближается она к нему сзади. Заканчивая обдирать последнюю тушу, он не торопился. Пять шкур лежало около него, обширное дерево раскинуло над ним свои низкие ветви... Тарзан даже не повернул головы, так как знал, что львицу еще не видно, но навострил уши, чтобы услышать первый звук ее приближения. Наконец, он услышал крадущиеся шаги Сабор в кустах позади себя, но она еще не приблизилась на расстояние прыжка. Он неторопливо собрал шесть шкур и прихватил с собой одну из освежеванных туш, и когда львица появилась меж древесных стволов, он подпрыгнул и оказался на раскидистых ветвях дерева. Здесь он развесил шкуры на сучьях, устроился поудобнее и, опершись спиной о ствол дерева, отрезал кусок задней части от туши, втащенной им на дерево, затем неспешно принялся утолять свой голод. Сабор, рыча, подкралась из-за куста, взглянула осторожно вверх на человека-обезьяну и набросилась на ближайшую тушу.

Тарзан смотрел на нее и усмехался, припомнив спор, возникший однажды у него с одним знаменитым охотником на крупного зверя. Тот утверждал, что царь зверей — лев ест только то, что он добывает сам. Тарзан знал лучше повадки львов, он не раз видел как Нума или Сабор не брезговали даже падалью, если были голодны.

Наполнив свой живот, человек-обезьяна стал трудиться над шкурами. Все они были большие и красивые. Вначале он разрезал их на узкие полосы примерно в полдюйма шириной. Когда у него оказалось достаточно этих полос, он сшил две шкуры вместе, а затем по краям через каждые три или четыре дюйма проколол дыры. Пропустив узкую полосу через эти отверстия, он получил мешок с затяжкой. Тем же способом он сделал еще четыре мешка, но поменьше размерами, а от нарезанных полос у него осталось еще несколько.

Покончив с этим, он швырнул большой сочный плод в Сабор, спрятал остатки свиной туши в развилке ветвей и стал пробираться в юго-западном направлении по средним лесным террасам, неся с собой все пять мешков. Он направился прямо к краю ущелья, где заточил людоеда Нуму.

Очень осторожно Тарзан подошел к краю отвесной скалы и огляделся. Нумы нигде не было видно. Тарзан втянул носом воздух и прислушался. Он ничего не обонял и не слышал, однако знал, что Нума должен быть в пещере. Была надежда, что он спит. Многое в его планах зависело от того, обнаружит его Нума или нет.

Медленно перевалил он через край скалы и беззвучно стал спускаться на дно ущелья. Он часто останавливался и напрягал свои зоркие глаза и навострял уши. Особое внимание он уделял входу в пещеру, находящуюся в самом конце ущелья, на расстоянии примерно в сто футов.

Когда он приблизился к подножию скалы, опасность значительно возросла. Если бы ему посчастливилось добраться до дна ущелья и пробежать половину расстояния до дерева, растущего в центре колодца, он почувствовал бы себя в сравнительной безопасности. Но если бы Нума появился раньше, то мог бы прижать Тарзана или к скале, или к дереву. Для преодоления первых тридцати футов скальной стены во избежание прыжка разъяренного хищника потребовался бы разбег, по крайней мере, в двадцать футов, поскольку не за что было уцепиться руками или упереться ногами у подножия,— нужно было пробежать первые два десятка футов скалы по вертикали, как взбегает на дерево белка, когда ее преследует ваша собака. У Тарзана не было желания повторять такое упражнение еще раз, если можно было бы как-нибудь обойтись, так как в прошлый раз он избежал когтей Нумы, только выиграв какие-то жалкие пару дюймов.

Наконец встав на дно ущелья и сложив на камни тяжелый груз, он перевел дыхание и, осмотревшись еще раз, стал продвигаться к дереву. Он добрался до половины пути, но не заметил никаких признаков Нумы. Когда же он достиг дерева, то увидел, что голодный лев содрал со ствола не только кору, но и повредил древесину. Однако Нума все не появлялся. Подтянувшись на нижние ветки, он уже начал сомневаться в том, а есть ли Нума в пещере вообще.

Может быть, он смог сдвинуть камни, которыми Тарзан заложил выход во внешний мир, к свободе? Может, Нума умер? В этом человек-обезьяна сомневался, поскольку он накормил льва целой тушей оленя, да еще трупом гиены всего несколько дней тому назад. Лев не мог умереть от голода и жажды за такое короткое время, поскольку бегущий вдоль ущелья ручей обеспечивал льва водой в избытке.

Тарзан стал спускаться для обследования пещеры, а потом ему пришла мысль, что он сэкономит свое время и усилия, если ему удастся как-нибудь выманить зверя наружу. Подумав минуту, он издал рычание и тут же был вознагражден звуком какого-то движения в глубине пещеры. Немного времени спустя Нума, изможденный, с глазами, полными бешенства, бросился к дереву, готовый слопать даже самого дьявола, если тот годится в пищу.

Когда Нума увидел Тарзана, упитанного и лоснящегося, весело восседающего на дереве, он вдруг стал воплощением демона ярости. Его глаза и нос подсказали ему, что именно это существо и является причиной всех его бед, а, кроме того, оно вполне пригодно для еды. Лев неистовствовал, пытаясь взобраться по стволу дерева. Дважды он подпрыгивал настолько высоко, что обламывал своими лапами нижние ветки, но оба раза срывался и падал на землю. С каждым разом он становился все свирепее. Его злобный рев был страшен, а Тарзан все это время сидел и усмехался, глядя на рассвирепевшего людоеда и отпуская в его адрес колкости, но жалея по такому случаю площадной брани, принятой в джунглях. Он знал, что противник не может его достать, и мысленно торжествовал, видя, что Нума с каждым прыжком теряет уже подорванные голодовкой силы.