Эдгар Берроуз - ТАРЗАН. Том 4

— Как хорошо! — воскликнул фон Харбен.— Я чувствую себя лучше уже при одной мысли, что преданный мне человек не подвергнется жестокой участи. Куда, как ты думаешь, он может податься?

Каструм Маре плохо охраняется вдоль берега, но само озеро кишит крокодилами. Они сто очков дадут вперед любой охране. Скорее всего, твой Габула прячется в негритянских лачугах на городской окраине. Там беглецу всегда дадут приют и укрытие. Может, он пробрался в дом к Септимусу Фаванию...

— Мне бы хотелось быть уверенным, что славному парнишке удастся покинуть Затерянную долину и вернуться домой, к своему народу.

Лепус с сомнением покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно,—сказал он.— Ты вот спустился с отвесной скалы, но подняться наверх тем же путем вряд ли бы смог. Ведь так? А другой дороги из Каструм Маре во внешний мир нет. Нужно переплыть озеро, идти лесом, пересечь границу Западной империи... И если беглеца не съедят крокодилы, то наверняка схватят лесные варвары и доставят ко двору Сублатуса. Предположим даже, что судьба и боги будут милостивы к твоему Габуле, и он минует хижины варваров и доберется до прохода в скалах, ведущего через горы. Там его непременно остановят легионеры Сублатуса. Они бдительно охраняют дорогу во внешний мир. Нет, твоему Габуле бежать не удастся.

Время летело быстро, даже, по мнению Эриха фон Харбена, слишком быстро. Не успели друзья оглянуться, как забрезжил рассвет сквозь щели тюремных стен, и в камеру явилась стража. С узников сняли кандалы и повели на арену.

Стадион был набит людьми. Ложи патрициев тоже были полны. Надменный император Востока сидел, закутавшись в пурпурную мантию, и озирался по сторонам, надутый, как индюк.

Септимус Фаваний тоже присутствовал на празднестве. Он сидел в своей ложе, понурив седую голову, рядом с ним были жена и дочь. Лица обеих женщин носили следы слез.

Фавания подняла глаза и увидела, как решетчатые двери тюрьмы под трибунами стадиона распахиваются и из них выходят, щурясь на солнышко, ее брат и тот, кого она полюбила всем сердцем, милый, долговязый германский варвар. Девушка вздрогнула, слезы сами собой хлынули из ее прекрасных глаз.

Кроме Маллиуса Лепуса и Эриха фон Харбена, на арену вышли еще человек двадцать опальных патрициев и их слуг. Кроме того, к битве готовилась пара дюжин профессиональных гладиаторов, грубых и жестоких людей, чьей профессией было убивать и умирать на арене. Из них особой наглой дерзостью выделялся один — белый борец, сохранявший за собой чемпионское звание и тем самым жизнь последние пять лет.

Если у народа Каструм Маре был кумир, то этим кумиром являлся белый гладиатор. Его встретили взрывом аплодисментов.

— Клавдий Тарус! Клавдий Тарус! — скандировала толпа.

Эрих фон Харбен некогда был очарован историями о спортивных играх античного Рима. Он часто представлял себе такую картину: Колизей заполнили тысячи людей. Он с гладиаторским мечом застыл на белом песке арены. У его ног — поверженный враг. Как далеки от реальности были картины, созданные буйным воображением! Народ в этих мечтах был чем-то вроде фона, цветовым и звуковым оформлением честолюбивых фантазий мечтателя. Когда на белом песке воображаемой арены происходило нечто, достойное восхищения, зрители затихали, потом они нужны были для того, чтобы разразиться аплодисментами или опустить вниз большой палец руки — приговорить к смерти врага героя. Лиц их фантазия не предусматривала. Ни лиц, ни глаз, ни разинутых в вопле ртов, ни острого запаха потных, не совсем чистых тел. А между тем наяву хохочущие, свистящие и улюлюкающие трибуны выглядели омерзительно. Песок на арене тоже не дотягивал до воображаемого. Он был серый, свалявшийся, и весь усеян огрызками, ореховой скорлупой, кое-где поблескивали плевки. В общем, на таком песке ни побеждать, ни погибать не хотелось.

Лица патрициев видны были отчетливее — их ложи находились у самой арены. Эрих фон Харбен с отвращением замечал струйки пота, стекающие по щекам, темные пятна подмышками на несвежем полотне туник...

Участники битвы построились на арене. Клавдий Тарус, белый гладиатор, стоял прямо перед Эрихом фон Харбеном. Юноша с брезгливостью увидел, что у любимца публики ноги давным давно нуждаются в мытье. Кроме того, от негров, стоявших рядом с Эрихом и вплотную прижавшихся к нему плечами, жутко разило потом. Бедняги явно перетрусили и покрылись смертельной испариной. У Эриха даже закружилась голова от дьявольского коктейля запахов. Он-то думал, что гладиаторы поражают своим великолепием, что их тела и души чисты. На самом деле игры выглядели антисанитарно. «Интересно,— спрашивал сам себя юный фон Харбен,— а в древнем Риме все происходило так же?»

Он поднял глаза на императорскую ложу, против которой выстроили бойцов. Цезарь в ярком плаще восседал в золоченом кресле. За его спиной и по бокам обнаженные негры мерно помахивали опахалами из пышных перьев, осушая пот, струившийся по челу Валидуса Августа. Глаза юноши скользнули дальше по ряду лож патрициев. Распорядитель игр что-то вещал. Эрих не вникал в смысл его слов. Он вообще отключился от происходящего. Его взгляд встретился со взглядом Фавании. Он ощутил тревогу и безысходность, переполнявшие ее душу, и попытался улыбнуться, вложив в улыбку, предназначавшуюся любимой, весь имеющийся в нем заряд оптимизма.

Фавания увидела теплоту и нежность во взоре юноши. Но тут непрошенные слезы размыли дорогой облик, и вместо улыбающихся глаз и веснушчатого носа перед ней задрожало радужное пятно. Боль пронзила ее сердце. Фавания что есть силы прикусила белыми острыми зубками нижнюю губу, чтобы не разреветься в голос.

Движение на трибунах позади императорской ложи отвлекло внимание фон Харбена от плачущей Фавании. Он недовольно нахмурился, пытаясь убедить себя, что глаза подводят его. Но нет, он не ошибся.

По рядам зрителей, подгоняемый пинками и щипками, решительно протискивался, направляясь вниз, туда, где сидел император... кто бы вы думали? Сам Габула, верный слуга Эриха фон Харбена, рискуя жизнью, появился на переполненном стадионе. «Он сошел с ума!» — думал Эрих, не понимая, что замыслил Габула.

Распорядитель игр все продолжал свою пространную речь, восхваляя доблести и мужество божественного цезаря Валидуса Августа, лучшего друга гладиаторов всех времен и народов. Монотонные звуки голоса усыпляли присутствующих. Обреченные гладиаторы переминались с ноги на ногу на песке арены, как вдруг раздался ужасный крик. Все головы повернулись к императорской ложе, откуда он прозвучал.

Легионеры копьями стали загонять бойцов в решетчатую дверь под трибуной. Среди публики поднялся переполох. Фон Харбен обернулся и, подгоняемый копьем, вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что же произошло на трибунах. Сцена, представившаяся его глазам, была слишком нелепой, чтобы быть реальной.