Владимир Козлов - Откуда есть пошла земля нарофоминская

А.Г.Щербатов покинул свой губернаторский пост в мае 1848 года. На прощальном обеде городской голова, человек, которому своим основанием обязана наша Зосимова Пустынь, Семен Логгинович Лепешкин сказал, обращаясь к Щербатову: "Ваше сиятельство расстаетесь с Москвой, но Москва не расстается с Вами!"

Сыну Щербатова Александру кроме Нары достались по наследству имения в Калужской, Саратовской, Самарской и Полтавской губерниях. Родился Александр Алексеевич в 1829 году и прожил 73 года. Пользовался большой популярностью как общественный деятель. В течение ряда лет был московским городским головой, в 1866 году избран первым почетным гражданином города Москвы. Считается, что А.А.Щербатов внес огромный вклад в развитие народного образования Москвы, в укрепление дорожного хозяйства, медицины, санитарии и благотворительности в городе. Кстати, он явился организатором детской больницы, приюта для бедных с детьми, лечебницы для приходящих больных, для неизлечимо больных детей, но все они носили имя его матери. В 1866 году на средства князя была построена вторая городская больница, позже получившая название Щербатовской. За свою жизнь сынок бывшего генерал-губернатора израсходовал на благотворительные акции более двух миллионов рублей. В переводе на нынешний курс это составит далеко за многие миллиарды. Был такой историк, юрист, философ-идеалист Борис Николаевич Чичерин, который отзывался о А.А.Щербатове следующим образом: "Щербатов — человек, которого высокое благородство и практический смысл впоследствии оценила Москва… Она нашла в нем такого человека, который способен был соединить вокруг себя все сословия…".

К третьему поколению Щербатовых, власть которых закончилась с приближением революционной бури в России, относится человек, заслуживающий самого серьезного внимания — Сергей Александрович Щербатов, последний в Наро-Фоминске представитель княжеской династии, который имел свой взгляд на положение вещей. Он не стремился ни к военной, ни к гражданской административной службе, он стал художником. Отсюда и его книга — замечательная, глубокая и прелестная по своей искренности: "Художник в ушедшей России".

Сергей Щербатов родился в 1874 году, скончался в Риме в 1962-м. В конце XIX — начале XX веков С.Щербатов вращался в среде самых выдающихся художников той поры и много работал сам. В экспозиции районного краеведческого музея есть материалы, рассказывающие об этом периоде художественной жизни в усадьбе Нара, пребывании здесь многих известных художников, в том числе Игоря Грабаря. Грабарь жил в Наре около трех месяцев в 1901 году и создал восемь картин, которые находятся в различных музеях страны. Работал, будучи в Наре, и Сергей Коровин, написавший картину "Деревенская сходка", которую приобрела Третьяковская галерея. Бывали здесь многие знаменитости из художественной элиты того времени, но рассказать обо всех перипетиях жизни людей, с которыми общался Сергей Щербатов, просто невозможно в кратком краеведческом очерке.

Последний нарский князь был женат на простой местной девушке, работавшей медсестрой в сельской больнице. Об этой выдающейся женщине с девичьей фамилией Розанова в "Основе" рассказала 13 января 2001 года журналист Людмила Дубинина.

Но настало время для Сергея Щербатова навсегда покинуть это местечко. И вот как это произошло.

«Утром, в 8 часов, я через березовую рощу, пахнувшую утренней свежестью, где заливались птицы веселым пением, отправлялся в мастерскую. После завтрака работа шла до 5 часов. После чая я уезжал с женой в лес. Как хорошо было там, в любимом вековом хвойном лесу, оберегаемом, как сокровище от топора, на крутом берегу, после трудового дня!

Подобно Иисусу Навину, крикнувшему солнцу: "Остановись!", я готов был крикнуть, чтобы это время, чтобы чудесное, тогда мною переживаемое время остановилось. Сознание, что я один, что никто мне не мешает и не может помешать, не оторвет от работы, протекающей среди природы, а не в городской атмосфере, где-нибудь на вышке душной мастерской, что вместо назойливых людей я вижу лес и поля, что можно отойти от всего тяжелого, вдали от меня совершающегося, — какое это было счастье, своего рода нирвана.

Но вот вошли и помешали жуткие и неожиданные гости!

Как-то раз, работая среди дня, я услышал гул голосов, гул протяжный и странный. Выглянув в окно мастерской, выходившее, во избежание рефлексов, на широкое пространство, я увидал вдали черную толпу, проходившую между венецианскими статуями у въездной аллеи, надвигающуюся сплошной массой от дальних ворот и огибающую, как змея, широкую поляну по окружающей ее дороге. Толпа направлялась прямо к главному дому, находившемуся поодаль от мастерской.

Это были рабочие большой соседней фабрики и наши крестьяне, конечно, не "революционеры", но революционерами ведомые (какие же революционеры были все наши Кондратии, Степаны, Фомы и Иваны!) и на "пьющих их кровушку" натравливаемые.

Было их несколько сот. Я быстро скинул рабочий фартук, оделся и поспешил к дому. В старой липовой аллее перед ним толпа гудела. Мой подмастерье-иконописец выкрикнул: "Господи Иисусе, спаси и сохрани!" и начал креститься.

У порога дома стояла бледная, как полотно, моя жена, хотя не терявшая присутствия духа, но с замиранием сердца ожидавшая, что произойдет при моем появлении. Толпа громко горланила, и ей вторил пронзительный крик испуганных чудесных попугаев ара, которые вереницей пестрели со своим сказочным оперением, красным, бирюзовым, изумрудным и оранжевым, на кольцах, висевших между старыми липами перед домом. Эти слившиеся вместе в трагический унисон навсегда остались в памяти.

Толпа меня обступила. Нельзя было понять, чего она от меня требовала. Скомандовав: "Тихо!" громким голосом, я приказал, наконец, чтобы "парламентеры" ясно высказали мне, в чем дело. Оказалось, меня обвиняли в том, что я присвоил себе собственность Красного Креста и укрыл все мной присвоенное в погребах. Я потребовал, искусственно смеясь, чтобы меня как "вора" обыскали, чтобы толпа не трогалась и чтобы были посланы люди осмотреть все помещения в усадьбе. Я сразу понял, что это, конечно, предлог для расправы с нами и с усадьбой, и что через несколько минут революционная толпа, попав в глупое положение по возвращении посланных для обыска людей, под другим предлогом начнет наступать на нас, и я не долго ждал, чтобы убедиться в том, что я не ошибаюсь. "Оратор", вскочив на садовую скамью, обратился к толпе уже с определенно революционной зажигательной речью, со всеми известными митинговыми доводами, избитыми фразами о зверском отношении помещиков к крестьянам, о режиме, о "Николае" (царе), о свободе, о земле, "как воздух", принадлежащей всем, и прочее. Тон его был театрально повышенный и крайне озлобленный.