Павел Мариковский - Шагая по пустыне…

Гладкая, чуть розовая под лучами заходящего солнца и совершенно ровная площадь такыра изборождена следами куличков и уток. А вот следы черепахи. Упрямое животное, не меняя ранее взятого направления, заковыляло в жидкую грязь, покрутилось там, но нашло в себе здравый смысл, повернуло обратно к спасительному берегу. Представляю, как она перепачкалась!

По самому краю такыра, там, где он стал слегка подсыхать, уже поселились многочисленные землерои, закопались во влажную почву, выбросили наружу свежие и маленькие кучки земли. Кто они — интересно узнать.

И больше нет ничего живого.

Впрочем, еще я вижу вдали черную, довольно быстро передвигающуюся точку. Это жук-чернотелка, небольшая, настоящая пустынница. Такую я встречаю впервые. Видимо, чернотелка, как и черепаха, тоже вознамерилась пересечь такыр, да, наткнувшись на грязь и, испачкавшись в ней, повернула обратно.

Осторожно ступая по вязкому такыру, я подбираюсь к жуку, чтобы лучше его разглядеть, а он, заметив опасность, приходит в неожиданное замешательство, подскакивает на длинных ногах, падает набок, кривляется, бьется будто в судорогах, как припадочный, такой странный, длинноногий и весь грязный. Никогда не видал я ничего подобного в мире насекомых! Быть может, такой прием уже не раз спасал жизнь этой чернотелке. Все необычное пугает, останавливает. Среди величайшего множества разнообразных уловок, при помощи которых насекомые спасаются от своих врагов, эта чернотелка избрала совершенно своеобразный способ ошеломлять своих преследователей.

Я смотрю на забавное представление, ожидаю, когда оно закончится, и сожалею, что нет со мною киноаппарата, чтобы запечатлеть увиденное. А жук, будто очнувшись, вдруг начинает удирать со всех ног, очевидно решив, что напугал меня в достаточной мере. Жаль маленького артиста, суматошного кривляку. Я готов сохранить ему жизнь, но он мне совершенно незнаком, быть может, новый вид и окажется таким интересным для специалистов по жукам. Я догоняю беглеца, еще раз смотрю на искусно разыгранное представление и сажаю в коробочку из-под спичек. Пусть едет со мной в город!

Давно стаяли снега, прошли весенние дожди и стали подсыхать озера, обнажая солончаковые берега. На них тотчас же стали переселяться на лето муравьи-бегунки, медведки прочертили извилистыми ходами ровную поверхность, маленькие жужелички вырыли норки и многие другие любители влажной земли завладели этими местами. По незначительным признакам я угадываю, кто поселился здесь, когда же не могу разведать поселенца, берусь за раскопку.

Вот и сейчас непонятные шарики разбросаны по гладкой земле в одном направлении, а откуда и кто их вытащил наружу — неизвестно. На поверхности солончака не видно нигде никакой норки. Придется искать. Скоро я нахожу другую кучку таких же шариков. Возле них видна норка, покрытая земляной крышечкой, а в ней восседает, очевидно приготовившаяся линять, личинка отчаянного хищника жука-скакуна. От норки комочки земли отброшены сантиметров на тридцать. Относить их личинка не могла, нет у нее таких приспособлений. А вот бросать — это она умеет. Сверху голова личинки уплощена, слегка вогнута, напоминает лопатку. Водрузив на нее комочек выкопанной земли, личинка с силой отбрасывает в сторону свой груз.

Длина личинки 15 миллиметров, бросок ее равен 300 миллиметрам, то есть двадцати длинам собственного тела. Человек должен бы бросить такой груз лопаткой на 32 метра. Катышек весит 0,1 грамма, в пять раз меньше тела личинки. Для человека такой груз равнялся бы 30 килограммам. В общем, неплохой бросальщик личинка скакуна и хорошая у нее лопата.

Только зачем ей было так далеко отбрасывать землю? Можно бы и поближе. Разве ради маскировки своего логова!

Я прошел через густые заросли лоха, миновал колючие чингили, просторный солончак и забрался на гряду песчаных холмов. Солнце еще недавно поднялось над пустыней, в воздухе стояла бодрящая прохлада. Вдали за полоской реки и зеленых тугаев синели далекие заснеженные горы.

Тугай молчал. Наступило лето, давно отзвенели птичьи песни. Молчала и песчаная пустыня. Только издалека, со стороны солончаков, раздавался легкий и странный гул. Будто множество крыльев работало не переставая, без отдыха, без перерыва. И чем сильнее грело солнце землю, тем он все больше нарастал, становился громче и отчетливей.

Я спустился с барханов. Звуки стали громче. Прошел сотню метров — они оказались правее, в той стороне, где большим пятном светлел совершенно голый солончак с очень редкими низенькими солянками.

— Наверное, насекомые там гудят, за голой землей, в небольших зарослях тамариска, — подумал я.

Но все оказалось по-иному. Гудел голый солончак и так громко, что почти оглушил меня неожиданностью. Над ровной чистой землей металось, кружилось, гонялось друг за другом, стремительно что-то разыскивало множество насекомых.

Я присмотрелся. Как будто сборище состояло из ос-аммофил и двух видов пчел — большой-мегахиллой и маленькой-осмией. Почему они слетелись сюда, зачем собрались столь шумным обществом? Ведь вот на соседних солончаках, я знаю, пусто, нет никого. Разве только, чтобы сообща, громко распевая крыльями, приглашать издалека себе подобных.

Возле норки собралась кучка пчел.

Ярче и заметней всех были красные осы-аммофилы. Свесив книзу длинные ноги и, подняв кверху тонкое на узкой талии брюшко, они летали, казалось, безо всякой цели. Лишь некоторые, позванивая крыльями, рыли норки и далеко по воздуху относили в стороны комочки земли. Иногда осы наскакивали друг на друга, будто собираясь подраться, но быстро разлетались в стороны. Осы-аммофилы, истребительницы гусениц, на тело которых они откладывают яичко, все были без добычи. Неужели не на кого было охотиться? Для чего же рылись норки? Так просто — удовлетворение инстинкта! Впрочем, надо проверить предположение, еще посмотреть внимательней.

Летали еще черные осы-аммофилы, более тонкие и элегантные, с крохотным красным пятнышком, будто яркой пуговицей на черном костюме.

Больше же всех носились над самой землей маленькие пестренькие пчелки-осмии. Смогли бы они так легкомысленно метаться на бреющем полете среди травы, не разбив лбы о препятствия?

Осмии казались очень озабоченными, будто их мучило очень важное и неотложное дело. Иногда они бросались друг на друга и, сцепившись клубком, дрались или внезапно падали на землю и неожиданно ныряли в крохотные отверстия норок. Норок же была масса. Местами весь солончак изрешечен ими. Вокруг них не видно никаких комочков земли. Возможно, норки рылись особым способом: почва попросту расталкивалась во все стороны. В рыхлом солончаке подобная вольность строительного искусства была допустима и даже могла быть полезна, так как стенки подземного жилища получались тверже и прочнее.