Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Кормящийся неподалеку рогатый жаворонок явно голоднее прочих и проявляет куда более активный интерес к добыче, без особого труда ловя жуков и энергично их расклевывая. На его пути три самца жука оседлали одну самку, создав тем самым шевелящуюся кучу–малу. Жаворонок (самец в прекрасном весеннем оперении, с черным нагрудником и острыми черными «рожками») подходит вплотную, подозри­тельно рассматривает это копошащееся «нечто», но потом отходит от греха в сторо­ну, явно предпочитая более традици­онную добычу.

Точно такую же картину вижу неподалеку, но уже с хохлатым жаворонком. Этот озабоченно приближается к еще большей куче жуков, внимательно разглядывает, но не трогает. Отворачивается, а чуть позже, когда жуки расползаются, жаворонок, не успев еще отойти, вновь подскакивает к ним и по одному укокошивает двух подряд. Съедает их и тоже уса­живается поспать.

Прекрасно. Совершенно особая экологическая ситуация. Плюс хрестоматийная иллюстрация того, что куча насекомых одним своим необычным видом может повы­сить шансы на выживание каждому из них, смутив или даже отпугнув хищника».

Через год после первой встречи орлов мне представилась возможность посетить один из наиболее обещающих и маня­щих районов Западного Копетдага, к которому я особенно стремился, ― долину реки Чандыр, примыкающую непосред­ственно к границе с Ираном. Мы отправились туда вместе с Сережкой Переваловым и Сашкой Филипповым ― сотрудника­ми недавно созданного на Сумбаре Сюнт–Хасардагского заповедника, с которыми общались к тому времени уже не один год.

Перевалов ― зоолог, свободный художник и таксидермист; худощавый, высокий и с соответствующей своему характеру беззаботной артистической внешностью. Фи­липпов (которого все зовут «Кот») ― орнитолог и мотогонщик (порядком попу­гавший меня в свое время, возя на мотоцикле) с обликом свирепого бородатого пирата. Дав­ным–давно в аварии он поте­рял мизинец на ноге. Поэтому, когда на остановке в маршруте мы отдыхали, разувшись и задрав ноги, Сашка, зажав в огромном загорелом кулаке охотничий тесак, скрежеща оскаленными зубами и обещая нам худшее, расхаживал вокруг нас, оставляя на мягкой дорожной пыли четырехпалые следы, на что мы, в ужасе закатывая глаза, шептали пересохшими губами: «Беспалый!..»

Перевалова я впервые встретил очень давно, на биостанции МГУ, когда сам был школьником, а он ― студентом. Зооло­гия ведь привлекательна еще и тем, что вновь и вновь сводит вас при самых разных обстоятельствах с уже знакомы­ми людьми («слой тонок»).

Через одиннадцать лет, поздно вечером, я сидел в Кара- Кале на переговорном пункте при почте, кутаясь в штормовку в вечерней прохладе никогда не отапливае­мого азиатского помещения и ожидая, когда телефонистка соединит меня нако­нец с Москвой.

Я рассматривал затертые плечами ожидающих стены с многочисленными наца­рапанными на них инициалами и гнездо деревенской ласточки, прилепленное под самым потолком. Птенцы в нем были уже большие, иногда они шевелились и пописк­ивали в своем беспокойном птичьем сне.

Взрослая ласточка (мамаша), сонно сидящая на гнезде рядом с ними, время от времени оживлялась, спархивала к заси­женной мухами лампочке без плафона и склевывала со стенки какое‑нибудь насекомое из множества роящейся на свет мош­кары.

Самец здесь же сидит на проводе вплотную к гнезду; раз попытался было под­сесть в гнездо к самке, но она его встрети­ла склочным щебетанием и безоговорочно выперла назад на провод. Сидит себе, а что поделаешь? Ночует на кушетке…

Вот самка снова слетела к лампе, снова вернулась на гнездо; уселась, кемарит. Вдруг вытянулась на ногах, вновь спорхнула к лампе, села на изогнутый электриче­ский провод, пытаясь дотянуться клювом до сидящей на стенке особен­но крупной моли, ― не достает, не получается; попробовала опять ― опять безрезультатно. Я автоматически считаю ее потуги. Упорная птица безуспешно пыталась склюнуть моль двенадцать раз подряд, потом вдруг защебетала истошно на весь переговор­ный пункт (матерится, что не достать), раздраженно пошваркала клювом о провод (классика; все как в учеб­нике этологии: конфликт эмоций, видит око, да зуб неймет); еще четыре раза попробовала дотянуться до неподвижной, одуревшей от света ко­зявки, но не достать. Ласточка вернулась на гнездо и начала неторопливо чиститься.

Теперь самец слетел со своего насеста, склюнул с оконного стекла крупную ноч­ную бабочку, она у него вырвалась, по­летела подранком к лампе, роняя с крыльев чешуйки, он снова вспорхнул за ней, схватил на лету, вернулся на провод, по­сидел секунду с нелепо торчащими из клюва лохмотьями крыльев, проглотил, тряхнул го­ловой и уселся, нахохлившись. Отель с бесплатной едой в темное время суток ― по­луночный перекус. Не роскошь ли для дневной птицы? Объедают, по­нимаешь ли, ле­тучих мышей.

В одной из кабинок пришедший звонить солдатик–пограничник надрывался в труб­ку изо всех сил, словно ему и впрямь нужно было докричаться до своей Рязани:

― Надюх! Так ты мое письмо получила?.. Не получила?.. Значит, получишь ско­ро… Да! Еще зимой написал… Сейчас еще отправлю, а потом летом… Летом, гово­рю!.. А потом уже и все… Потом приеду, говорю!..

В этот момент дверь переговорного закутка скрипнула многострадальной пружи­ной, и вошел Перевалов, совершенно не изменившийся, все с такой же шевелюрой и жизнерадостно растопорщенными усами. Меня он не узнал ― я изменился с бытно­сти своей подростком–старшеклассником. Мы еще раз познакомились, удивляясь хитросплетениям судьбы.

И вот сейчас он везет нас на своей машине на Чандыр, почти упираясь неугомон­ной шевелюрой в потолок кабины и тоже предвкушая неизведанное: запла­нированная для посещения часть Копетдага уникальна во многих отношениях.

«3 марта…. Недавно познакомился в Кара–Кале с Сашкой Филипповым. Он рабо­тает в Сюнт–Хасардаге, появился здесь из Ташкента и в Средней Азии живет уже давно.

Иногда мы ездим с ним на мотоцикле «по Млечному Пути». Это означает, что позд­но вечером, далеко от Кара–Калы с ее огнями, мы разгоняемся в холмах по ночной дороге так, что когда я, сидя за его спиной, приоткрываю во время езды рот, то мои раздуваемые встречным ветром щеки сползают назад, к ушам. Мы несемся среди чернеющих по бокам дороги хол­мов, а звезды над нами светятся с особенной ярко­стью, и непонятно, что относительно чего в этой темноте движется, но зато охваты­вает всеобъемлющее ощущение восторга и всеобщего вселенского движения вооб­ще. Это как практическое занятие на уроке о том, что Все Всегда Движется…»