Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

«17 марта…. Впервые вечером услышал новый для себя крик: трехсложный, рит­мичный и очень громкий. Я бы сказал, что явно какого‑то вида куриных, но ведь, кро­ме фазана, здесь нет никого с подобными воплями. Высматривал, высматривал в сгущающихся сумерках ― ничего».

«18 марта…. Все утро проторчал на Сумбаре, выясняя, кто орет. Выяснил: это ту­рач. Почему же я считал, что его здесь нет?»

«30 мая. Всем привет!

У пытливого аспиранта большая и заслуженная аспирантская радость: собрал на­конец интересное и новое по редкому виду ― по турачу. Птица изумительная по сво­ей красоте, крикливости и трогательно–безнадежной куриной бестолковости.

Это маленький (вдвое меньше курицы) петушок темно–коричневого цвета (когда держишь в руках, видно, что оперение сочетает контрастные черный, коричневый и бежевый цвета), с оранжево–красными ногами и клювом и с белыми щеками. Обита­ет на Сумбаре в тугаях, по окраинам полей и в садах.

Во многих местах орущие на виноградных шпалерах самцы видны в тридцати мет­рах от работающих на поле людей. На­столько терпим к человеку, что выглядит порой почти домашней птицей, не уступая по шику банальным павлинам.

Турач в долине Сумбара не отмечался с 1925 года никем из бывавших здесь ор­нитологов и, видимо, правомерно счи­тался здесь исчезнувшим. Он ведь обычен в Африке, но для Евразии редок; в СССР встречается лишь в Закавказье; зане­сен в Красную книгу. Нахождение на Сумбаре самостоятельной популяции ― несомненная удача. По свидетельству турк­менов (чему можно доверять лишь частично), турач по­явился в окрестностях Кара–Калы лишь года за два до моего приез­да.

Орут так, что в безветренную погоду слышны за километр. Не уделить внимания такому специальному виду не мог; в ущерб жаворонкам потратил массу времени на учеты и определение ареала. Надо срочно отправлять материалы В. Флинту в Моск­ву, Р. Потапову в Питер и А. Рустамову в Ашхабад: издание Красных книг на носу».

Это был памятный для меня сезон, потому что, как нередко бывает с пришлым белым человеком, работающим в Азии, я жестоко мучился животом, вызывая состра­дательные насмешки друзей и коллег. В этой поездке мне было так плохо, что пил я преимущественно отвар из коры дуба («напиток для мужчин») и не расставался с ру­лоном туалетной бумаги, кото­рый носил на легкомысленной бельевой веревке, пере­кинутой накрест через плечо, за что мои смешливые спутники драз­нили меня «мат­росом революции». Столь интимные детали я вспоминаю лишь для того, чтобы была понятнее важность обследования труднодоступного региона, несмотря ни на что при­тягивавшего мое внимание как возможное место обита­ния ястребиного орла.

«3 марта…. Вышел на гребень скалы и в трех шагах за ним увидел пять пустын­ных куропаток ― во много раз ближе критической дистанции бегства этих птиц. Они замерли, окаменев, уповая на то, что я их не замечу («Часто, застигнутая врасплох, она прямо ложится на землю и благодаря сходству оперения с окружающей почвой великолепно может исчезать из виду» ― Зарудный про этот вид).

Я тоже замер, чтобы проверить их конджо. А получилось, что проверил свое (точнее, его недостаточность): мы смотрели друг на друга без единого движения очень долго; потом ― необычно долго; потом ― удивительно долго; потом уже ― не­возможно долго.

Сначала я стоял, замерев, с интересом глядя на них так, чтобы даже глаза у меня по возможности не двигались, и наслаждаясь тем, что я понимаю ситуацию, а они нет. И был уверен, что благодаря моей сознательной про­фессиональной неподвиж­ности куропатки сейчас расслабятся, качнут своими куриными шеями, завертят голо­вами и поти­хоньку пойдут от меня и от греха подальше. Ни фига. Я не двигался ― они тоже оставались совершенно неподвижны.

Потом я ощутил, что мне трудно сохранять равновесие в неустойчивой позе. Пти­цы не двигались.

Потом у меня вдруг зачесалась вся спина сразу.

Потом все тело окаменело и я перестал ощущать руки–ноги. Каменные куропатки сидели как каменные.

Потом я сам себе показался совсем уже полным дураком.

Прошло секунд сорок.

Исчерпав до остатка все свои резервы терпения, я не выдержал, сдался: сделал шаг ― птицы мгновенно сорвались со скалы и со своим обычным заунывно–веселым свирканьем улетели вниз по склону.

Точно так же, как мышца дикого животного в десять раз превосходит по силе ана­логичную мышцу человека, терпение животного замешано на совсем иной субстан­ции, чем терпение большинства людей (мое‑то уж точно). Хотя порой и быва­ет ина­че, когда непобедимый человеческий гений своим искусственным, интеллектуальным терпением преодолевает пер­вородное, инстинктивное терпение животных. Но в этот раз не вышло. Видать, и с конджо, и с интеллектом у нас еще много работы впереди».

«5 марта…. Степной жаворонок вытянул из земли здоровенного червяка и сразу с ним тикать прочь от кормящейся стаи. Отвернулся ото всех, загородив добычу спи­ной, торопливо расклевал, заглотил, вытер клюв о землю и уже только после этого бегом вернулся к кормящимся согруппникам. Дружба ― дружбой, стая ― стаей, а червячок врозь…

Наблюдаю такое постоянно у хохлатого, полевого и рогатого жаворонков. Потому что особо крупная и лакомая добыча немедленно привлекает внимание кормящихся рядом собратьев, нередко провоцируя и драки за нее».

«9 марта. Дорогая Зина!