Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Вчера мысленно поздравлял тебя. Праздник еще витает в воздухе, но когда полу­чишь это письмо, все уже развеется суровыми ветрами будней.

…В окрестных холмах у Кара–Калы вдруг появилось необычное множество паца­нов в возрасте от семи до пятнадцати. Они по весне копают сакыч (не знаю система­тики, что‑то вроде дикого лука) ― местное растение, традиционно добавляе­мое туркменами ранней весной в чурек и прочую выпечку: еще один пример того, как або­ригены стремятся заполучить первые доступные витамины (что у нас в Си­бири и в тундре на Севере, что у американских индейцев, и т. п.).

Заметив меня, сначала настораживаются, но потом любопытство берет верх: под­ходят и рассматривают мои экзотиче­ские прибамбасы (микрофон, диктофон, секун­домер, шагомер, складной стул, ружье и проч.). Завидев мои фотоаппараты, ребятня испуганно–завороженно начинает клянчить, чтобы я их сфотографировал («Сными партрэт!..»). Будущая фотогра­фия их совершенно не интересует, важен сам процес­сизапечатления.

Я снимаю крышку с объектива, они поспешно выстраиваются плотной взволнован­ной шеренгой, замирают, затаив дыха­ние, а после щелчка затвора начинают востор­женно носиться и скакать с радостными воплями, давая выход сдерживае­мым во время съемки несколько секунд эмоциям».

«2 мая…. Выхожу из холмов к восточной окраине Кара–Калы и еще вдалеке от до­мов слышу непонятно откуда раздаю­щиеся детские крики на туркменском. Ничего не понимаю. Заглядываю за бугор и вижу там в огромной луже мутной ко–ричневой воды несколько купающихся мальчишек. Увидев меня, они замолкают, а потом, пока­зывая на фотоаппарат, на­чинают неуверенно просить, чтобы я им «сделал это». Один из них, чуть постарше, посмеивается над мелюзгой, но тоже рассматривает меня с нескрываемым интересом. Навожу фотоаппарат, они смолкают, а когда отхо­жу, за моей спиной вновь начинается возбужденный гвалт».

«24 марта…. Малый жаворонок действительно самый маленький из всех. Похож на серого, но клюв потоньше и крою­щие на крыле другой окраски. В пролетной стае один привлек внимание тем, что носился среди кормящихся птиц больше других. Стал наблюдать: так он, оказывается, высматривает наиболее активно кормящуюся птицу, подбегает к ней, рассматривает, чем и как она кормится; потом так же бегом ― к другому, опять разглядывает; потом так же к третьему. А сам не ест. Не помер бы, бедолага, с голоду при такой любознательности…»

«12 апреля. Привет, Жиртрест!

…Сегодня впервые в жизни видел авдотку в природе. Ну и ну!.. Это очень необычный крупный кулик с непомерно огромными желтыми глазами, сразу выдаю­щими ночной образ жизни. Во всем облике и жизни этой птицы есть что‑то потусто­роннее. То, что ночная и кричит по ночам; то, что, будучи куликом, живет вдалеке от воды в полупустынях и пустынях; то, как она неподвижно стоит, глядя в одну точку; как летит, совершая медленные ритмичные взмахи серыми, с контрастной белой по­лосой, крыльями; как опять садится в неподвиж­ную позу, вытянув вперед голову и глядя на все вокруг холодным отрешенным взглядом, лишенным всяких эмоций и обыч­ной птичьей суетливости. Словно ни забот у нее, ни мирских птичьих радостей. Если и не исчадье ада, то уж и подавно не райская птица…

И как примечательно описание двух птенцов авдотки Зарудным, ― описание, го­ворящее в общем‑то более о нем самом, нежели об этой удивительной птице: «Толь­ко что подошел к ним, как оба они, неуклюжие, пучеглазые, вылезли из своих убежищ и заковыляли ко мне навстречу, широко раскрывая свои слюнявые ротики; я дал им по нескольку капель воды из бывшей со мной бутылки, и они с жадностью напились, потом поймал несколько жуков и накормил их; они довер­чиво сидели у меня на ладони и нисколько не боялись; рассадив их по местам, я побрел дальше».

Написал эту цитату и переключился на что‑то другое, но потом почувствовал, что не могу от нее отвлечься. Ты можешь себе представить, что напишешь про птиц: «слюнявые ротики»? Конечно же нет. Потому что у Зарудного это абсолютно особен­но ― и фраза, и взгляд, и восприятие. А ведь есть еще и суть ― «…я дал им по нескольку капель воды…» Вроде бы нечего драматизировать, эти птенцы не первые и не последние, либо выживут, как многие другие, либо погибнут, раз­делив удел так­же многих. Но дело‑то не в этом. Дело в том, что человек так естественно поддержал и приласкал начинаю­щуюся, борющуюся за себя жизнь, открывшуюся ему навстречу еще без опыта, но и без страха. Только видевший жизнь в пустыне может понять, что за этим стоит и насколько решающей может оказаться эта поддержка…

Романтично было бы закончить на этом многоточии.

Но это лирически–сентиментальный взгляд. Я‑то сам своим студентам запрещаю во что‑либо в природе вмешиваться. Выпал птенчик из гнезда, значит, так тому и быть, ― «кутарды», как говорят в Туркмении. Вроде бы гуманное дело ― по­ложить его обратно. Но это иллюзия. Потому что, положив его в гнездо, ты лишаешь ужина живущего поблизости ужа, или ласку, или ворону. А чем они хуже? Или, может, у это­го птенчика гены такие ―- ерзать больше обычного и из гнезда выва­ливаться. Ты его положишь назад, он выживет, потом эти свои порочные непоседливые гены по на­следству передаст, и в результате все его дети будут из гнезд выпадать, а значит, ко­нечный урон для вида будет больше…

Проникаешься сутью биологической диалектики? То‑то.

Привет Москве!»

Наше путешествие на Чандыр началось как нельзя лучше. Трясясь на ухабах по тридцатиградусной жаре, глотая до­рожную пыль и вяло переругиваясь с постоянно курящим на заднем сиденье Филипповым, я придерживал живот обеими руками и обессиленно упивался сладостной возможностью ехать, а не идти пешком, как обыч­но, по этому замечательному горно–пустынному ландшафту, покрывая километр за километром на пути к желанной цели.

Как часто бывает в начале подобных мероприятий, вдруг возникает фраза или тема, которые потом обыгрываются по­стоянно, всплывая по поводу и без повода чуть ли не каждый час. В данном случае мужики до отъезда осторожно подняли во­прос, не купить ли нам с собой пива, на что я возразил решительно и бесповоротно, заявив, что поездка более чем де­ловая, и сославшись на авторитет Бисмарка («От пива человек становится тупым и ленивым»).