Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

На опустыненных открытых склонах, ниже в долине, повсеместно слышны поющие самцы желчной овсянки ― желтые, как лимоны, с морковно–красной головой; песня у них попроще и по эмоциональности не идет в сравнение с дроздиной; поют на ку­стах и на высокой траве, восседая недалеко от своих гнезд с голубоватыми, в бурую крапину, яйцами.

А вот это уже интереснее: от мелкощебнистой осыпи южных отрогов горы раздает­ся очень необычная песня ― звонкое жужжание короткопалого воробья. Через мину­ту со склона слышны уже три самца; распевают себе на камнях и жиденьких кусти­ках, вполне мирно соседствуя друг с другом. Являясь здесь самым невзрачным ви­дом (маленький, серенький, без особых примет), он одновременно и один из самых интересных: встречается реже многих других воробьиных птиц, имеет очень не­большой ареал и изучен еще далеко не полно (кстати, и не воробей вовсе, а отдель­ный обособленный род).

Снизу, от деревьев у Чандыра, парадоксально напоминая Подмосковье или Тару­су, доносится пение южного соловья ― он явно тяготеет к древесной растительности. Там же, на сухой верхушке дерева, пронзительно крича и трепеща в пти­чьем экстазе сине–зелеными крыльями, спариваются сизоворонки («сиворакушки» ― как их За­рудный называет); так и надо ― весна. Из‑за склонов ближайших адыров доносится озабоченное квохтанье невидимых мне кекликов ― разбира­ются там со своими кури­ными делами.

Вдоль горизонта на востоке, от Ирана в нашу сторону, перелетает, паря плавными кругами, как всегда невозмутимый, черный гриф (странно, конвекции‑то уже почти нет). Вдоль склонов Казан–Гау в неторопливом охотничьем полете низко над скала­ми скользит бородач, неизменно привлекающий внимание своей редкостью и экзоти­ческой трансцендентной внешностью (под клювом у него действительно торчит ме­фистофельская бородка из черных перьев). Особая птица, ох, особая; все в ней осо­бо: весь облик, все поведение, то, что охотится активно на малой высоте; какой он, на фиг, гриф. Впервые вижу здесь экземпляр столь необычной для этих мест окрас­ки: желтый низ и коричневатый верх тела окрашены у него соответственно в грязно–белый и темно–сизый.

В кусте держидерева в двух метрах от меня, почти над ухом, вдруг раздается воз­мущенный пронзительный стрекот: пара скотоцерок неожиданно обнаружила меня на своей территории. На этих маленьких длиннохвостых пустынных птиц, словно мыши хлопотливо снующих под ветвями, невозможно смотреть без умиления».

«26 мая…. Вдоль гряды холмов–адыров озабоченно пролетел куда‑то змееяд с заметно растрепанным оперением, ― птица явно не в лучшей форме. Этому редко­му хищнику, питающемуся почти исключительно змеями и ящерицами, в эту весну туго: сухой год, змей мало (многие из них ползают как жалкие скелеты, обтянутые ко­жей, ― смотреть больно).

Наглядная и печальная иллюстрация всеобщей взаимосвязи всего вокруг: варвар­ская рубка арчевых лесов на склонах и на плато, равно как и уникальных лесных за­рослей в горных ущельях, привела к тому, что влага в почве не задерживается больше, как раньше, когда она сгладила бы засушливый эффект необычно ранней и сухой весны. Травянистые растения уже в мае выглядят выгоревшими, как обычно в сентябре, ― нет пищи для грызунов. Нет грызунов ― нечем питаться зме­ям. Нет змей ― не хватает корма для нормального размножения этих хищных птиц. В глубокой депрессии оказываются все уровни жизни, а причина этому, как бывает все чаще, ― венец творения, Homo sapiens ― человек разумный.

А ведь змееяд в Красной книге; редкий, во многом особый вид. В предшествующие сезоны я пару раз наблюдал змеея­дов, летящих с наполовину проглоченной и напо­ловину свисающей из клюва змеей, ― интересно.

А один раз туркмены принесли в заповедник молодого змееяда, неизвестно как к ним попавшего, которого они пытались кормить хлебом. Он жил после этого у Ильи (одного из сотрудников заповедника), прозвавшего его за доставучесть «Вови­ком» в честь своего сына от первой жены, который «тоже все время орал и действовал на нервы». Вовик съедал в день пятнадцать лягушек (по пять за три раза), самостоя­тельно вылавливая их из таза, зажимая когтистой лапой, расклевывая жертве заты­лок, а потом глотая ее целиком. С удовольствием также глотал и предложенных сер­добольными соседями мы­шей и воробьев. А живя зимой дома, приходил погреться на кухню, садился недалеко от плиты, нахохливался, полупри­крыв глаза, и начинал, на удивление всем, тихонько бормотать и мурлыкать что‑то себе под нос, как ма­ленькая певчая птичка…»

В освещенной солнцем скале, которую я периодически просматриваю в бинокль, проходит вертикальная трещина, а в ее основании ― большая ниша, занятая сейчас гнездом стервятника. Это африканский вид, доходящий на север до Средней Азии. Сидящая на гнезде взрослая птица периоди­чески поднимается и переступает вну­три.

От долины Чандыра к гнезду летит второй родитель, неся в клюве (чаще хищники носят все в лапах) темный округлый предмет диаметром сантиметров пятнадцать. Очень похоже на черепаху (мелких черепах, как Зарудный пишет, стервятни­ки глота­ют целиком), но рассмотреть наверняка, что же это такое, не удается ― вопрос на­всегда остается без ответа.

«31 мая…. В автопробеге по нижнему Сумбару и Чандыру прошлой весной мы ви­дели с Переваловым и Стасом много интересного. На одной из стоянок Перевалов ублажал техосмотром и без того безотказную Чекараку (свою машину, на ко­торой мы путешествовали той весной); а мы со Стасиком, отправившись в радиал по округе, нашли среди невысоких беле­сых обрывов правобережья Чандыра гнездо стервятни­ка.

В силу полной ненаселенности места оно было настолько легкодоступно, что это прямо настораживало: не верилось, что можно так вот, запросто, добраться до него и рассмотреть в руках все его содержимое.

Два разновозрастных птенца вдвое отличались по размеру: один с дрозда, второй с голубя; оба в белом пуху, совсем цыплята. Прочее содержимое гнезда было весьма необычно: два целых фазаньих яйца; остатки ящериц (агам и желтопу­зиков), змей (кобры и гюрзы), птиц (синий хвост сизоворонки и мягкие перья сыча) и целая, пре­красно сохранившаяся голо­ва молодого камышового кота. Даже без стопроцентной уверенности в том, что эти жертвы были пойманы живыми (а види­мо, так оно и было), такое меню наводило на мысль, что стервятник, среди родственных ему гри­фов Старого Света, питаю­щихся преимущественно падалью, ― вид очень особый. Удивляться этому не приходится: уж если они в Африке страусиные яйца камнями разбивают, это о многом говорит.