Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Какой роман можно было бы написать с такими именами действующих лиц! Да его и писать не надо, он уже готов! Раз­ве могут быть какие‑нибудь сомнения относи­тельно дальнейшего развития сюжета, когда Персидский Эйренис, победив Попереч­нополосатого Волкозуба и минуя по пути Мертвую Голову, приезжает на Кобылке Бо­ливара за Кузинией Тонень­кой, предательски брошенной Изменчивым Олигодоном, которого накануне околдовал Сердечник Шершавый, а за этим тайком, каждый по–своему, наблюдают безмолвно страдающий Волосатик Неприметный и злорадно вы­нашивающий свои гнусные планы Нетопырь–Карлик, у которого уже томится взапер­ти Вяжечка Голая…

Не говоря о том, что при таких‑то именах фабула как таковая уже и не важна».

За годы работы в Кара–Кале я перевидал там много приезжего биологического народа. Людей молодых и пожилых; скромных провинциалов и всем известных по телепрограммам популярных столичных специалистов. Большинство из них искрен­не интересовались природой, кое‑кто больше заботился о диссертабельности соби­раемого материала. Общение со всеми было для меня очень интересным и достав­ляло массу удовольствия, давая неограниченные возможности для наблюден­ия судеб, характеров и профессиональной увлеченности. Но самыми вдохновенными изыскателями и основными моими коллегами, спутниками и соучастниками всего в полевой экспедиционной жизни всегда были мои студенты.

«25 января. Дорогая Клава!

…Первая экспедиция, как и все первое, наверняка запомнится особо. Привез на зимние каникулы группу студентов с биохима и геофака; состав пестрый, но все хо­рошие.

Скромняга Паша ― тощий очкарик; жизнь впитывает со всех сторон; за четыре дня дороги в поезде отправил домой во­семь писем, а приехав в Кара–Калу, сразу ото­слал уже готовое девятое («Они, дураки, смеются, не понимают, что я прие­ду, а у меня дома готов отличный дневник!»). Куликова, которой палец в рот не клади, острит даже надо мной; в полях с детства, со школы занимается птицами; курит только слишком много. Две Ленки (одна с курчавым черным хвостиком, дру­гая ― в строгих учительских очках) обе первый раз в поле; стараются. Марина ― тихоня с ко­сичкой; на первой экскурсии весь день была темнее тучи, даже спросил ее, не забо­лела ли? Молчит, улыбается, а потом оказалось, что ноги стерла в кровь, и ― ни сло­ва. Потому что перед выходом и того хуже ― паспорт потеряла с командировкой в погранзону (мне лишь вечером доложили через Стаса; утряслось: Кара–Кала ― не Москва, здесь паспорт не пропадет, уже вечером притащили погранцам). Отличник Сережа ходит в ватнике, туго затянутом офицерским ремнем; молчалив, весь в науке; видно, что ре­шает сейчас, чем и как заниматься в будущем. Света с горящими глазами рассматривает горы вокруг, даже когда все остальные кемарят в трясущейся на ухабах машине после маршрута. Добров ― длинный скромняга с добродушной улыб­кой, наш эксперт по насекомым. Виталька ― черноглазый «юннат» ― приколыцик; вечно содержит дома всякую живность. Аллочка ― феечка, губки бантиком; добросовестно учится идти к поставленной цели, преодолевая на своем пути любые препятствия. Иван ― брюнет–очкарик с геофака; не биолог, его интересы иные и шире; во что они воплотятся? Остряк Рыжий, у которого огромная огненная курчавая шевелюра и такая же борода. Сам­бист Сашка увлечен герпетологией, гадов высматривает в лужах и в норах. Лейла ―- заправила всего и староста зоологи­ческого кружка; арабка, расцветшая в СССР под сенью равных прав и на своем эмансипированном примере наглядно опровергающая легенды о забитости восточных женщин. Стас ― дедок, единственный дембель, плюс ― он абориген; в ав­торитете.

В первый вечер дал всем анонимную анкету, все нормально: реальные лидеры пользуются и самой большой нефор­мальной популярностью.

Народ выглядит мертвым лишь с утра. Подъем в шесть; завтрак в семь; поле ― с восьми до пяти; потом дневники (вче­ра уснули все вповалку во время писанины по­сле поля); ужин в восемь; потом ― опять дневники; в десять ― обсуждение дня; в одиннадцать ― предотбойные «ля–ля–ля и ха–ха–ха», а там уже и отбой, как полу­чится. Едим отлично; сегодня де­журные даже нажарили к ужину пирогов сверх рас­кладки ―- разврат!

Наслаждаюсь славными временами безграничного студенческого энтузиазма и же­лезной дисциплины, поддерживаемой даже не мной, а Стасом и официально заправ­ляющей всем Лейлой. Только утро на мне: встаю рано, бегаю («бужу собак», ― как Игорь говорит); лезу на веранде в душ (если он к утру не замерзает и хоть как‑то льет воду) или плещусь на скважи­не; потом поднимаю народ, а сам на кухне у Му­равских бреюсь и выпиваю бадью кофе («пока молодняк шуршит»), после чего иду завтракать со студентами. А в восемь (сейчас поздно рассветает) ― выходим в поля!»

«2 февраля. Погода вдруг как в Москве ― липкий снег. Отпустил студентов на теп­лых источниках на Пархае в свобод­ный поиск, побродить по ручью, поискать лягу­шек. Сам сел смотреть птичек. Дети дуремарили с большим энтузиазмом, по­сле чего я и их засадил на стационарные наблюдения за маскированными трясогузками, под­жатыми холодом и снегом к теплым ручьям.

Через два часа народ задубел, но старательно наблюдает и надиктовывает наблю­дения на магнитофоны в трех разных местах. Рыжий обмотан несколькими шарфа­ми, выглядит как недобитый француз. Лязгая от холода зубами, подходит ко мне:

― Се–е-ергей Алекса–а-андрович, вот я у–у-ж совсем скоро умру–у-у, поэтому скажите мне правду: вот это, что мы–ы-ы сейчас делаем, это кому–у-у‑нибудь н–у-ужно? На с–с-сколько метров т–т-трясогузки перелетают, когда деру–у-утся и с какой частотой клю–ю-ют в траве?

― Рыжий, идите работать, не оголяйте научный фронт; не говоря о том, что вы подаете плохой пример. Или вы хотите, чтобы я подумал, будто вы усомнились? Чего трясетесь так? Носки в сапогах сухие?

― Сухие, но шерстяных нет.

― Ё–моё, студент, а о чем ты думал, когда выходили? Я сколько раз повторил! Мне что, лично проверять, застегнул ли ты штаны?

― Забы–ы-ыл надеть.

― А что я твоим родителям скажу? Что ты замерз у меня на руках в субтропиках?! Вот мои запасные, чистые; надевай немедленно! Детский сад…

Через час выяснилось, что мужики, лопухи, оставили дома и весь дневной пере­кус. Так что вместо обеда курили, стоя кучей в ручье (вода + 27°С), но домой верну­лись, как всегда, в обычное время, и по дороге никто не роптал (просто решили за­бывчивых дневальных казнить какой‑нибудь мучительной азиатской казнью)».