Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

Однажды я привез из такой экспедиции совсем необыкновенный трофей. В тот день все были в городе, за исключением Лесли, только что перенесшего жестокую дизентерию. Он лежал на диване в гостиной, слабый как котенок, пил чай со льдом и читал объемистый труд по баллистике. Мне Лесли сразу же заявил, и довольно ясным языком, чтоб я не надоедал ему и не вертелся перед глазами, а так как в город ехать мне не хотелось, я взял собак и направился к «Бутлу».

Когда мы плыли по заливу, я еще издали заметил на его спокойной поверхности большой клубок, как мне показалось, желтых водорослей. Морские водоросли всегда заслуживают внимания. В них неизменно оказывается масса разных мелких животных, а иногда, если вам повезет, то кое-что и покрупнее. Я, конечно, устремился к этому месту, но, когда подплыл ближе, увидел, что это вовсе не водоросли, а какой-то камень желтоватого цвета. Только какой же камень может плавать тут в воде, в заливе глубиной двадцать футов? Я пригляделся повнимательней и, к своей невероятной радости, увидел, что это была черепаха, и довольно большая. Подняв весла, я цыкнул на собак, перешел к носу лодки и ждал там, сгорая от нетерпения, пока «Бутл» все ближе подплывал к черепахе. Черепаха лежала на поверхности воды и, казалось, крепко спала. Надо было поймать ее, прежде чем она успеет проснуться. Сачки и прочее снаряжение, бывшее у меня в лодке, вовсе не предназначались для ловли черепах длиной не меньше трех футов. Мне казалось, что поймать ее можно, только нырнув в воду, ухватить как-нибудь и перекинуть в лодку, пока она еще не проснулась. Я был слишком возбужден, и мне даже в голову не пришло, что черепаха такого размера может обладать немалой силой и вряд ли сдастся без борьбы.

Когда лодка была футах в шести от черепахи, я набрал воздуху в легкие и нырнул. Нырять я решил прямо под черепаху, чтобы отрезать ей путь к отступлению. Погружаясь в теплую воду, я произнес коротенькую молитву, дабы всплеск от моего тела не разбудил черепаху, а если она все же проснется, то чтобы спросонья не успела быстро удрать. Нырнул я довольно глубоко и сразу повернулся на спину. Надо мной, как огромная золотая гинея, лежала черепаха. Я бросился вверх и крепко ухватил ее за передние ласты, свисавшие из панциря наподобие серпов. К моему удивлению, черепаха не проснулась даже от таких действий. Когда я, отфыркиваясь и все еще сжимая ласты, поднялся на поверхность и проморгался, я понял, в чем дело. Черепаха была дохлая. Издохла она уже давно, как о том свидетельствовали мое собственное обоняние и стайки мелких рыбок, клевавших ее чешуйчатые конечности.

Досадно, что и говорить, но все же мертвая черепаха лучше, чем ничего. Я подтянул ее тело к лодке и крепко привязал у борта за один ласт. Собаки были страшно заинтригованы, они решили, что я раздобыл специально для них какое-то невиданное лакомство. «Бутл» из-за своей формы никогда не был легко управляемым судном, а теперь, когда у него на боку болталась дохлая черепаха, он и вовсе норовил крутиться на одном месте. И все же после целого часа напряженной гребли мы благополучно добрались до пристани. Привязав лодку, я вытащил черепаху на берег и как следует рассмотрел ее. Это была черепаха-бисса. Из панциря черепах этого вида выделывают оправу для очков, так что чучело ее иногда можно увидеть в витрине магазинов оптики. У биссы массивная голова с морщинистой желтой кожей и с загнутым наподобие клюва носом, что придает ей необыкновенное сходство с ястребом. Панцирь у моей черепахи был местами побит — следы морских штормов, а может, акульих зубов — и украшен гроздьями белоснежных мелких рачков, морских уточек. Нижний щит желтоватого цвета вминался, как толстый размокший картон.

Только недавно я произвел замечательное анатомирование дохлой речной черепахи, и теперь мне представлялся идеальный случай сравнить внутреннее строение морской черепахи со строением ее пресноводного собрата. Я быстро сбегал наверх за садовой тачкой, отвез на ней к дому свой трофей и торжественно разложил его на веранде. Затем приготовил тетрадь для записей, аккуратно, как в операционной, разложил свои пилки, скальпели, бритвенные лезвия и приступил к делу.

К маю сбор олив шел полным ходом. В жаркие летние дни плоды налились и созрели и теперь падали и лежали, мерцая в траве, словно россыпь черных жемчужин. Крестьянки являлись толпами, неся на голове жестяные банки и корзины. Они располагались вокруг оливкового дерева и, переговариваясь пронзительно, как воробьи, собирали плоды в банки и корзины. Некоторые деревья приносили столь обильный урожай уже в течение пяти веков, и в течение пяти веков крестьяне собирали оливы точно таким способом.

Это было время, когда удавалось вдосталь и поболтать, и посмеяться. Я обычно переходил от дерева к дереву, от группы к группе и, присаживаясь на корточки, помогал собирать блестящие оливы, слушая сплетни о родственниках и приятелях сборщиц и от случая к случаю разделяя с ними трапезу под деревьями, которую они поглощали с волчьим аппетитом; а состояла она из черствого черного хлеба и небольших плоских лепешек, приготовленных из прошлогоднего сушеного инжира и завернутых в виноградные листья.

Собирая оливки, крестьянки пели песни, и, как ни странно, их голоса, такие грубые и хриплые, когда они разговаривали, звучали жалобно-нежно, слитые в единой гармонии. В эту пору года, когда восково-желтые крокусы только-только начинают проглядывать между корнями олив, а косогоры сплошь покрываются ковром из пурпурных колокольчиков, крестьянки, сгрудившиеся под оливами, казались живыми цветочными клумбами, а их песни эхом отдавались между рядами старых олив, печальные и мелодичные, как звон колокольчика на шее козы.

Когда банки и корзины наполнялись доверху, их ставили на головы и длинной переговаривающейся вереницей сносили к прессу, в хмурое, мрачное здание в нижней части долины, по которой протекал крохотный светлый ручеек. Прессом заправлял папаша Деметриос, крепкий старик, скрученный и согнутый, как сами оливковые деревья, с совершенно лысой головой и огромными — как говорили, самыми большими на Корфу — белоснежными усищами с желтыми подпалинами от никотина. Папаша Деметриос был человек резкий и раздражительный, но, сам не знаю почему, я пришелся ему по душе, и мы с ним отлично ладили. Он даже допустил меня к своему святая святых — прессу для выжимания оливкового масла.