Виктор Соснин - Охота без выстрела

Каждую весну, едва колокольчиком отзовется первая мартовская капель, Юрий Исаакович встает на лыжи и идет по здешним лесам искать токовище глухарей. В нехоженых лесах эта древняя птица всю жизнь справляет свой брачный обряд в одном облюбованном месте.

Но места эти с каждым годом становятся все более обжитыми. Паутиной дорог затянули здешние леса искатели «черного золота». И птицы, и звери уходят все дальше и дальше. И все дальше и дальше уходит человек искать токовища, потому что и сам не может без этой песни, потому что в весенние каникулы вновь приедет послушать песнь глухаря брат учитель…

А песня и впрямь бередит сердце, отдается в нем далеким-далеким временем, босоногим детством. Мы принесли в кухню проигрыватель. Юрий Исаакович аккуратно достал из пакета пластинку. Легче перышка легла на нее головка адаптера, и мы, припав к самому динамику, слушали.

…Где-то далеко кукует кукушка. Потом вдруг глуховатые нечастые потрескивания, будто от ударов друг о друга полированных досочек паркета. Снова… И вот уже несколько горошин часто-часто сыплются на паркет, и песнь-бормотание. Именно в этот момент, сразу же после пощелкивания, ушные отверстия глухаря от напряжения закрываются, и «бормочет» он уже совершенно глухим. Тогда-то и подходят к поющей птице. Ученые считают глухаря одним из самых древних пернатых на земле. И еще в каменном веке человек, наверно, разгадал слабость большой птицы и дал ей название, под которым она известна и поныне…

К утру пурга стихла. Выносим лыжи. Юрий Исаакович выводит мотоцикл. Необычно звонко работает в предутренней тишине мотор. Пучок света выхватывает на дороге небольшое белое яйцо. Трогаем. Кое-где дорогу перемело. Тогда кладем лыжи у обочины и толкаем машину. А когда уже потеряли счет времени, стаскиваем мотоцикл с дороги и прячем его в молодом ельнике.

Дальше — на лыжах. Таинственно и страшновато идти по ночному лесу. Еще выходя из дому, я обратил внимание, что Юрий Исаакович не взял ружья. Правда, он надел поверх теплой куртки широкий ремень и в ножны сунул блестящий охотничий нож. И все-таки поначалу немного не по себе, на ум без конца приходят услышанные от охотников случаи. Рысь… Говорят: нет хитрей и коварнее зверя. Если заметит, что идут по ее следу, сделает круг и — на дерево. Ждет. Впрочем, на человека бросается редко…

Идти становится трудней. Глухарь выбирает место поглуше. Выкуриваем по последней сигарете. Следующая сойдется не скоро. Дальше двигаем очень осторожно. Если погода не испугала «жениха», он сидит на току с вечера. Во всяком случае, уже прилетел. Бесшумно делаем переходы — долго стоим, сняв шапки, легонько поворачиваем головы.

Знак! Я напрягаю слух… Тек-тек… Вспоминаю наказ: идти под песню.

Тек-тек… Тек-тек… Те-те-те-те-те — шаг. Замерли. Бормотания не слышим — именно за это время делали шаг.

Тек-тек — шаг… Тек-тек — шаг… Тек-тек…

Поворачиваю голову к Юрию. Он успевает шагнуть дважды. Расстояние увеличивается. Пробую и я: раз-два. Замер. Раз-два. Замер.

Чувствую, как по спине катится пот. Волосы на лбу прилипли. На кончике носа тяжелая капля. Сдуваю ее. Она — снова. Рукой шевелить нельзя. Птица не слышит, зато хорошо видит.

Теперь уже — только шажочек. Тек-тек. Шажочек. Тек-тек. Шажочек.

Юрий стоит под старой сосной. За ней — небольшое свободное пространство. Чувствую: дальше дороги нет. Делаю еще десяток таинственных ритуальных движений — и я под сосной. Кивком головы Юрий по-называет на раскидистую березу — там. Я и сам слышу: где-то вот-вот, но не могу понять — где. По закону не должен на березе. На елке или сосне.

Разговариваем, как по телеграфу: с паузами, под песню.

— Дальше… Не пройти… Обождем… Рассвета.

— Долго?..

— С час… Может… Меньше…

Плавно прислоняюсь боком к сосне. Твердо упираюсь ногами, закрываю глаза и слушаю эту древнейшую песню, дошедшую до нас из глубины седых веков. Вижу себя мальчишкой, как лежу у костра в ночном, потом бегу по росистому лугу и падаю с разбегу в парную воду реки, согретую пуховым одеялом тумана… Чувствую теплые, мягкие руки матери, протягивающие последний кусочек хлеба, собранный по крошкам…

Можно потерять в правом бою руки, ноги. Для тебя навсегда может погаснуть солнце. Но наступают минуты, когда в один миг вдруг познается такое обширное, но и такое конкретное для каждого человека понятие — Родина. Я знаю, бывает мгновение, когда по щеке сбегает теплая солоноватая струйка и солнце — словно прикосновение матери. И ты запрокидываешь лицо навстречу теплу и свету… Может быть, то же самое испытывает бывший солдат-учитель в такие минуты, когда с братом на ощупь идет весенним утром, чтобы услышать на восходе песню. Может ли умереть для человека навсегда солнце?!

Открываю глаза. Вижу, как в малиновом диске трепещет от напряжения голова большой птицы. Жаль только, что не видно ее полностью из-за веток березы, а отойти хотя бы на три шага в сторону, значит, оборвать песню на полуслове. Дмитрий шепчет:

— Ничего не поделаешь. Время уходит.

Я долго прицеливаюсь глазом объектива, жду момента. Щелчок камеры — и песнь обрывается. Проходит полчаса. Глухарь не улетает, но и песню не может наладить. Ждем полного рассвета, пока птица не улетает.

Возвращаемся молча. У каждого свои думы. И меня вовсе не беспокоит, получился ли кадр. Память и без этого навсегда сохранит сегодняшний восход солнца.

Ахнул лес чьим-то предсмертным сдавленным вздохом. Вздрогнул осинник своими последними листьями. Скользнули они вниз множеством змеек и тихонько накрыли слезинки тяжелой осенней росы. Вскинулся на крыло ворон и шмыгнул прочь, заприметив, однако, место.

— Н-да! — качал головой Павел. Дальний гость и нерадостный забрался в эти места. Почуял, видимо, что зверье здесь непуганое.

Лес не смог скрыть до конца таежную трагедию, разыгравшуюся на маленьком пятачке осинника. Опытный глаз егеря по едва уловимым следам восстанавливал картину случившегося.

Вот-вот должен был выпасть снег. Пора бы заваливаться на спячку. Но что-то, видимо, отпугнуло зверя от облюбованного еще летом места, и он двинулся дальше, попытать счастья на стороне.

И все бы хорошо. Только нехоженая лосиная тропка не давала покоя косолапому. Чуял он, что не уснуть ему спокойно, что волнами по жирным бокам пробежит дрожь, едва веко сомкнется с веком, и привидится во сне эта тропа.

Павлу интересно было раскрывать всю медвежью хитрость. Знал разбойник остроту копыт сохатого, чуял, что изловчиться будет трудно. А потому выбрал густой молодой осинник, делал несколько засад с заветренной стороны.