Виктор Соснин - Охота без выстрела

С Володей Луневым случилось несчастье. Без сознания его едва довезли до районной больницы. Долго длилась борьба за его жизнь. Только через несколько дней хирург присел на край кровати.

— Помедли еще полчаса и… Но коли выкарабкался, долго, видно, жить… О старой работе забудь. Переходи на прежнюю, полегче.

Володя усмехнулся:

— Полегче!

С тех пор как я познакомился с ребятами из Очера, до изнеможения походив с ними по лесам, я понял, сколь «легка» профессия егеря. Бесхозяйственность, царившая в вырубке леса, привела к резкому уменьшению его диких обитателей. Запущенные пруды и водоемы давно уже перестали быть рыбными. А тут еще страшная, безжалостная рука браконьера. Она порой преступно поднимается не только на молодь, но и на тех, кто стоит за охрану природы, за разумное использование ее богатств.

Егеря, неделями пропадая в лесу, ведут наблюдение за зверем и птицей, местами их обитания; в голодное время делают кормушки. А главное, они ведут строгий учет количества обитателей леса, на основании их данных устанавливаются сроки охоты. Именно егерям мы во многом обязаны тем, что до сих пор с наступлением охотничьей поры еще можем рассчитывать на какие-то лесные трофеи.

В общем, Володя не зря улыбнулся при слове: «работу полегче…»

Лежим тихо. Ребята привычно похрапывают, убаюканные завыванием ветра. Вадим переворачивается на бок и сладко тянет в полусне:

— «Вот бы взять косолапого… М-да-а…

Но косолапого, видимо, сегодня не взять. После оттепели ударил мороз. Снег схватился ледяной коркой, собак не пустишь, они в кровь поранят лапы. Трогаемся на удачу, без них.

Березы словно околдованные. Ветки-сосульки висят не шелохнувшись, отчеканенные сверху корочкой серебра. Зато едва набежит легкий порыв ветра, они начинают мелодично позванивать тысячью хрустальных колокольчиков. Стоит ступить чуть в сторону от тропы — упругий треск наста летит на полверсты окрест.

Огромную площадь леса разделяет пополам широкая просека. Двигаемся вдоль нее к заказнику, месту, где круглый год в течение нескольких лет заказана дорога всякому, кто с ружьем за плечами и недобрыми мыслями. Это тоже одна из разумных мер сохранения дичи. Кстати, лесные обитатели чувствуют это. В заказнике в трудное время часто находят они спасение.

Павел и Володя идут впереди. Иногда они останавливаются, и тогда семикратный морской бинокль переходит из рук в руки. Я поднимаю к плечу фоторужье, и мой телеобъектив становится великолепной подзорной трубой. На противоположной стороне оврага — молодой осинник, место кормежки лосей. Но, кажется, их уже нет. Возможно, потревоженные, они ушли. Зато за осинником, где малиновый диск поднявшегося солнца разорван на куски раскидистыми березками, отчетливо чернеет стая косачей.

Рано поднялись сегодня веерохвостые. В морозное зимнее время они еще с вечера облюбовывают себе просторную полянку с мягким снежным покрывалом. Плотно поужинав березовыми и ольховыми почками сидят, нахохлившись, до первой звезды. А потом камнем бух в снег — и ползут в нем несколько метров, работая крыльями, сделав один-два зигзага при этом. Если и выследит лиса — не так-то просто поживиться кумушке поди гадай, где у лунки выход.

В такую пору страшны косачам не столько лисы, сколько оттепели и быстро сменяющие их заморозки. Павел не раз находил такие лунки: вход есть, а выхода… Так и не смогут, бедняги, пробить головой образовавшуюся корку. Зато когда сильные морозы, а снег — пух, спят до обеда, до самой высокой точки зимнего солнцестояния…

Павел вдруг поднял кверху палец. Мы замерли, а потом тихонько подошли к нему. След раздвоенного копыта. Чуть в стороне еще, еще… Трое… Прошли, видимо, около часа назад.

За обедом едим вяленую лосятину и крупные куски шпига. Луковицы не режем, а просто давим о стволы. Небольшой костер дымит по овражку, а мы почти и не греемся у него. Протопав столько — не замерзнешь. Но традицию соблюсти надо.

И вновь за лосятиной заговариваем о мишке. Да, жалко, что не взять. Ну да бог с ним, пусть пока дрыхнет. А вот сохатого-то хотелось бы…

Уже к вечеру мы все-таки напали на свежий лосиный след. Кромка леса выгибалась полуподковой, и мы решили выйти к осиннику напрямик. И почти напротив себя увидели вдруг лесного красавца. Сохатый стоял на бугре, спокойно разглядывал нас. Но расстояние довольно большое. Тогда мы пошли, как ни в чем не бывало, разговаривая. И лишь шагов за сто пятьдесят я двинулся один. Ребята пропустили меня вперед, а сами взяли ружья наизготовку. На всякий случай, хотя время гона, когда сохатые бывают особенно агрессивны, прошло. Так вот и шел я под конвоем моих «телохранителей». Пройду шагов десять — два кадра. И снова, и снова.

Но, как на зло, и лось хорошо позирует, и голову повернул, развесив по бокам рога, только чувствую: нет хорошего кадра. Сохатый стоит на темном фоне дальнего-дальнего леса. Телевик обязательно приблизит фон. Вот если бы еще метров на двадцать-тридцать… Может, тогда бы лось оказался на фоне неба. Оглядываюсь назад. Ребята больше не могут идти за мной. Это уже слишком подозрительно. Павел и Володя дают мне знак: иди, не бойся. В крайнем случае — падай, как уговаривались, чтобы можно было стрелять.

Двигаюсь вперед, и в это время Павел начинает громко звать лося:

— Ко-о-о-ть… Ко-о-о-ть… Ко-о-о-ть…

Тот задерживается на бугре еще несколько минут, и я успеваю подойти к нему на самый верный «выстрел». Но вот кверху летит фонтан снежных брызг, и я присаживаюсь, совершенно обессиленный.

— Не ешь только снег, — советуют ребята.

Я опоражниваю флягу с остатками чая. Теперь бы дойти до избушки…

Слова звучат как-то неотчетливо, словно говорятся в большую пустую бочку. Фитиль л, ампы то расплывается в большой оранжевый круг, то вдруг гаснет и живет только точкой, как на телеэкране. Я понимаю, что ребята пошли за дровами, и не могу встать… Потом я лечу что есть духу под горку. Не то на лыжах, не то на санях… Падаю, кувыркаясь, к подножию… Чей-то «бубухающий» смех и толчок:

— Вставай!

Открываю глаза: лежу в избушке на нарах, «буржуйка» снова малиновая, из котелка — ароматный парок, сгружены вместе алюминиевые кружки. Сонно тыкаюсь в котелок ложкой, клюю, словно воробей, опоражниваю кружку и… вновь лечу во весь дух под горку. Не то на лыжах, не то в санях. И вновь едва прихожу в себя от толчка в бок:

— Вставай…

Тускло-тускло горит керосиновая лампа. Ни Павла, ни Володи в избушке нет. Вадим стоит возле меня с зажатой в руках одностволкой.

— Что случилось?

— Кто-то ходил возле избушки…

Мы оба косимся на дверь, которая вот — рукой достать. За трехсантиметровыми досками — ночная темень, лес. Кто-то ходит возле избушки… Слух словно проникает сквозь бревенчатые стены. Но ничего не слышно, кроме ветра в трубе. Потом раздается подобие голосов. Оно движется вокруг избы, и только сейчас становится понятно: парни ищут следы. Мы выглядываем в темноту. Кружок света то замирает на месте, то вытягивается длинным яйцом. Вот луч скользит по стволам берез. Обледеневшие ветки начинают светиться множеством точек, словно чьи-то горящие глаза уставились на тебя из темноты.