Виктор Соснин - Охота без выстрела

Дома, за столом, я слово за словом пишу эти строчки. Голубое марево крепчающего к вечеру мороза за окном, румяные, словно спелые яблоки, снегириные грудки на дикой яблоньке у крыльца. Да смешная возня стайки воробушек в кормушке, что в полутора метрах от форточки моего окна.

По воскресеньям, когда Андрей и Наташа целый день дома, мы надеваем шубы, валенки и рукавицы и часами сидим у открытой форточки. В ее амбразуре укреплена фотокамера, и, когда потешная возня птиц у кормушки становится нестерпимой, чтобы не расхохотаться, я нажимаю затвор. Серые комочки уже не смущаются нашими экспериментами. Лишь вздрогнут они на мгновение и снова за корочки хлеба… Потом прилетают снегири. Они важно плюхаются на ветки. Вниз летят искорки снежинок и черные точки яблочной шелухи. Солнечный диск катится медленно по подоконнику, и малиновые грудки жуланов растворяются в его малиновом свете.

Я зажигаю гирлянды, и Андрей-Воробей теряется в догадках: когда это птички успели вспорхнуть на его елку? Смешной мальчишка. В его два года все ему кажется живым и сказочным. И что новогоднюю елку принес из лесу Дед-Мороз, и что борода его холодна, как снег, и трогать ее — застынут пальчики, и что малиновые шарики на ветках — его гостьи из леса: те птицы, что вот-вот сидели за окном.

Я и сам в лесных скитаниях своих не раз чувствовал себя мальчишкой. Может быть, потому, что провел детство в деревне, с тайгой буквально за огородами. Лес, поля, речки… Все, что называем мы просто и емко — природа, — все это было рядом…

На моем столе горит сейчас настольная лампа-грибок? Прикрытая серебристым колпаком, она напоминает мне совсем недавнюю поездку в Очер, к старому моему другу по скитаниям егерю Павлу Политову, когда мы после целого дня на морозном таежном воздухе возвращались в избушку, садились на нары, поджав под себя озябшие ноги, и возле керосиновой лампы одеревеневшими пальцами царапали в блокноты впечатления фотоохоты. Помню, как у малиновой печурки клонило ко сну от усталости, на веки ложились тяжелые снежные подушки и строчки уплывали далеко, причудливо обращаясь в хитроумно запутанные заячьи следы-петли.

Горячая похлебка с ломтем черного хлеба — слаще меда, а кружка чаю, запаренного сухими листьями смородины, наполняла избушку запахом лета. За окном трещали от мороза лопающиеся стволы деревьев, и ветер в трубе завывал голодным волком.

В один из таких вечеров в тайге мы отчетливо поняли, как обкрадывает себя порой человек, лишаясь всего этого. Пусть неимоверной ценой дается подчас каждый лесной кадр, но зато сможет он донести до людей хоть сотую, тысячную долю лесного праздника.

Лесной праздник… Он доступен каждому. Только поспешите на него сами. Чем раньше он войдет в ваше сердце, тем скорее вы откроете мир, доселе не известный. Даже там, где, казалось бы, давно уже все открыто.

Сложилось так, что десять лет колесил я по Прикамью с блокнотом репортера и верным другом — фотоаппаратом. Куда только не заносили за это время журналистские дороги: на стройки большие и малые, на колхозные поля и фермы, на заводы и фабрики.

Но вот случайно скараулил однажды зазевавшегося на морозной ветке воробья и нажал кнопку камеры. С тех пор давнее увлечение фотографией вдруг повернулось совершенно новой своей гранью. Когда же один из знакомых, которому я показал свой первый снимок, вдруг спросил, а знаю ли я, что воробей живет 114 лет, я чуть не уронил от неожиданности свое фоторужье.

Представляете, до сих пор, возможно, живет на свете серая, невзрачная птаха, шмыгающая под вашими ногами каждое утро и в которую давным-давно, мальчишкой, швырнул камнем еще ваш прадедушка, но, к счастью, промахнулся.

Поднимется ли у вас рука, чтобы оборвать жизнь птахи на половине того срока, что дала ей природа? Вряд ли. Зато, я уверен, многие отныне сделают под своими окнами кормушки. И не пожалеют. А те, у кого есть даже обычная «Смена», не налюбуются потом на фотографию воробьиного пира.

Как-то в конце зимы был я в командировке. В свободный день стал уговаривать своих новых друзей — мальчишек проводить меня в лес. Мальчишек не соблазнил даже солидный вид моего фоторужья. Тогда я пустился на хитрость: достал блокнот, куда с некоторых пор записывал самые невероятные сведения о природе, какие только удавалось вычитать из самых разных книг, и прочитал им.

В этот день мы промокли до нитки, но нашли на солнцепеке почти оттаявший муравейник. Я помог мальчишкам сделать простую насадочную линзу, и они вместе со мной стали обладателями интереснейших фотографий этих любопытных насекомых.

Но это, как говорится, только одна сторона медали. А вот вам другая.

«Мне и в голову не приходило, что я доживу до того дня, когда добрая половина сафари, выступающих из Найроби, будет снаряжена фотоаппаратами вместо нарезных ружей… Вполне возможно, что наступит день, когда аппарат полностью вытеснит в Африке охотничьи ружья. Во многих отношениях это, несомненно, будет замечательно…»

Эти слова принадлежат лучшему профессиональному охотнику Африки шотландцу Джону Хантеру и взяты из его увлекательнейшей книги «Охотник». По случайному совпадению удалось купить эту книгу буквально перед сборами на фотоохоту, и в лесной бревенчатой избушке мы читали ее вслух при свете керосиновой лампы.

Хотелось бы процитировать еще несколько его высказываний: «Я один из последних охотников старых времен… Когда я приехал впервые в Кению, все пространство, которое мог охватить глаз человека, было усеяно дичью. Я охотился на львов там, где сейчас стоят города, и бил слонов с паровозов первой железной дороги… Нигде в мире не было дичи, которая могла бы сравниться с африканской. Нигде в мире животные не были столь крупными и столь многочисленными… Встретить за день пятьдесят львов не считалось необычным… Я убил рекордное в мире число носорогов и, возможно, рекордное число львов… Слонов я убил более тысячи четырехсот…»