Иван Басаргин - В горах Тигровых

А тут еще Митяй ворчит сбоку:

— На своей земле и вода была скуснее. Что будет там?

— Что будет, увидим, молчи!..

У Андрея все проще, молодость; хотя и у него тяжесть на душе, но он улыбается. Вчера видел Гришу и Варю. Варя дала зарок бежать с ним. Так просто не убежишь, договорились ехать к тетке в Кунгур, там она и будет ждать Андрея с обозом. Оттуда и побегут. Тетка, родная сестра Зубина, ненавидела своего брата. Обещала во всем помогать Варе. Гриша тоже на их стороне, пусть хоть Варька поживет счастливо. Сам-то он выгнал свою жёнку, теперь ему никто не указчик. Безродна, пять лет живут, а детей нет. Хотел бежать со всеми вместе, но раздумал: скоро делиться будут, не хочется своего надела упускать.

Улыбается Андрей. Лицо опушила первая бородка. Молодость — сестра дальних дорог. Совет переселенцев тоже решил во всем помогать Варе, портки, мол, сымем, но девку вырвем из рук Зубиных. Старики знают, что такое любовь, когда-то сами ее выстонали, недолюбив, разошлись в разные стороны, кому бедность помешала, кому солдатчина, а кому и богатство. У каждого своя причина.

Вчера Гриша отвез Варю к тетке. Хорошо Андрею. С ним Варя. Они разломят на две половинки черный хлеб, разделят пополам дорожную соль, судьбу дальних скитаний на свои плечи взвалят и пойдут в неведомое…

По одному, по двое сходились мужики, будто случайно завернули на пашни. Но ясно Феодосию, что это не простая прогулка, а прощание с землей. На лицах темень, брови сурово насуплены, дыхание неровное. То ли хотелось людям надышаться родным воздухом, то ли от волнения так тяжко дышат. Дома не сидится, тоска, метание. К отъезду все готово: ждали снега, санной дороги. Понимает Феодосий, что тяжко мужикам, ему тоже тяжко, но он — голова обоза, должен взбодрить людей, встряхнуть, чтобы у каждого хватило сил идти в дальнюю дорогу.

— Ну что сникли, мужики? Радоваться надо. Подать сняли, в рекрутчину не будут брать наших детей, дают чуток на пропитание, так что куда ни кинь, там и радость.

А что было здесь? Изгал и розги. Оплевали нас и нашу землю, там будем сами себе хозяева. А ежли доберемся до Беловодья, то и вовсе заживем. Там тожить нашинская земля. Расейская. Солнце везде одно, подсветит нашей нужде. Это хорошо, что нас гонят, пермяк ленив умом, все ждет, когда его турнут под зад, а нет, так будет держаться за свой рваный треух до смерти. Теперича мы сами себе цари и бояре.

Лица потеплели. Правду говорит старик, чего уж держаться за свои гнилые дома, за землю чахлую и неурожайную. В Сибири земли свежие, молодые, родят будто бы по двести пудов с десятины, здесь же едва наскребалось тридцать.

Шаркают мужики лаптями по примороженной земле, пламенеют их бороды на шалом ветру.

— Вот только ради вольности и идем, так ни за что не пошел бы, — тянет Иван.

— Кто тебя просит, молчи уж, клейменый.

Притих Иван, уже не показывает свои представления; когда просят, вяло отмахивается рукой и отворачивается.

— Есть слух, будто царь готовит вольную мужикам.

— Чудак, пусть хоть сто вольных будет, но царь и помещики себя не обидят. Так и так их карман будет полон, а наш — пуст.

— Пока дадут вольную, мы уже сами будем вольными, — проговорил Ефим — Царь ить не милостив к своим мужикам.

— Вот это да, Ефим. Ить ты за всю жисть первый раз сказал разумное слово. Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Дали добрую порку — и заговорил, а ить порот был сто раз!

— Энта оказалась особой, — засмеялся Ефим. Повеселели мужики. Заживает спина, чешется.

— Сходят коросты, зарастает все, вша их заешь!

— Не ждите, мужики, послабления, равными мы можем быть с царем и помещиками только на погосте. А там, в том краю, мы можем зажить весьма хорошо.

— Не дадут нам пожить, найдут нас жандармы.

— Дотянется царская лапа и туда.

— Не дотянется, ежли бы я знал, что дотянется, рази бы я пошел туда. Там мы будем жить как у бога за пазухой. Сибирь велика, найдем место, где спрятаться.

— Детей растеряем по Сибири, — вздыхали мужики.

— Это да, жалко, а может, обойдется?

— Марфа боится, что Митяя потеряет.

— Митяю надо давно быть хозяином, а он под Марфой ходит.

— Хозяин я, вот сегодня же поколочу Марфу.

— Слабо!

— Поколочу.

— Ладно, посмотрим.

— И как я влип в это дело? — сокрушался Фома.

— Судьба, Фома, судьба! Нам хотел бока намять, а намяли тебе. От судьбы, как от комара, не отмахнуться.

— Чтобы тому Зубину в гробу перевернуться, чтоб его черти в аду смолой горячей обливали!

— Вместе грабили, а теперича враги. Чудно жисть устроена!

— Житуха штука крученая, как береза на ветру, не поймешь, куда и завернет. На дрова не расколешь, на сто рядов все перевилось, ничего, не печальсь, вместях будем стынуть на ветру, знобиться в снегах. Денег-то хоть чутка оставил про запас?

— Оставил, не все же мне валить в общий котел.

— Не силуем. Дал ты, ладно, больше не требуем. Хорошо, что согласился идти общиной. Один бы не дошел. С пашен размеренным шагом шел кузнец Пятышин.

— Чего головы повесили? — спросил он мужиков.

— Да так, нудновато что-то, — ответил за всех Ефим.

— Зря нудитесь, все будет ладно.

— У тебя всегда все ладно, живешь в достатке, ни разу не порот…

— Дак ить я с вами иду. Чудилищи. Вот сходил на Свою землю, промерял ее шагами, вроде не убавилось. Продаю Зубиным. Хочу посмотреть Сибирь. Беловодское царство.

Ахнули мужики:

— Не гонят ить. Ошалел! Умом трекнулся!

— Когда погонят, то радостев будет мало.

— Детей пожалей.

— А у вас рази не дети? Пожалею. Может, они вольную жисть увидят. Этим и пожалею. А кто умрет, то, значит, судьба.

— Одумайся, Сергей Аполлоныч. Кузнец, свои земли…

— Все продумал, благо ночи стали длинны. Кошевенку сварганил, в ней дети и перезимуют. А потом, куда. вы без кузнеца? Тяжко будет, все хоть коня подкую, полозья новые под сани подведу. Берете ли?

Молчат мужики. Жаль им Пятышина. Хороший человек, отличный кузнец. А уж мудрости не занимать. Если Феодосий огонь, то Пятышин — вода. Один другого будут дополнять. Два таких вожака приведут в любое царство.

— Ну, чего молчите? Аль не рады, что с вами иду?

— Спаси тя бог, кланяемся в ноги, Сергей Аполлоныч, Примам, ходи с нами! — обнял Пятышина Феодосий.

— Ну, ну, ладно, ить я не баба. Знатчица, иду. Мало ли что, кузнец под рукой — заглавное дело. Будем пытать счастье на одной дорожке.

Приободрились мужики. Вернулись в деревню.

А тут еще Митяй дал представление, подскочил к Марфе, свистнул ее в ухо, та улыбнулась и непонимающе посмотрела на Митяя.

— Тю, шатоломный! Чего это драться вздумал? Вот возьму и завяжу узлом, всей деревней не развязать.

— А то и затеял. Кто хозяин в доме, я или ты? — Ударил Марфу по щеке, Марфа усмехнулась и бросила;