Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Женщина громко говорила:

— Вот я — зубной врач и серьезный человек. Ты знаешь это, Владик,

— Да, да, я это знаю, — семенил словами Владик.

— И муж у меня тоже серьезный человек.

— Да, да, — без тени улыбки соглашался муж.

— Не у всех жен такие мужья, — тонко язвила зубная врачиха.

И дантистка, оборачиваясь, поднимала подслеповатые глаза на балкон, чтоб мне было окончательно ясно, кого она имеет в виду.

«Господи! — поморщился я про себя. — И зачем выдан диплом этой женщине? Ведь от нее — зубная боль только».

Вечером, вернувшись с работы, я вышел на балкон — и похолодел.

Внизу стоял милиционер в полной парадной форме и ястребом смотрел на меня.

Это был «сам участковый», которого побаивалась даже Марья Ивановна.

«Не на того насунулся, — подбадривал я себя. — Вот упрусь, как кол — и ни с места».

А участковый все молчал, и мне показалось, что он покраснел, как свекла.

— Эх, черт задери! — внезапно воскликнул он, притопнув ногой. — Мне бы такую голубятню! Погонял бы я!

И он весело кивнул мне головой, будто хотел сказать: «Да не слушай ты эту Марью Иванну! Сочинила она все! Ей-богу, сочинила!».

Я остолбенел от радости, а придя в себя, посоветовал:

— Приходите как-нибудь: вместе погоняем.

Рядом с милиционером остановились два мальчугана, верно, первоклассники и, застыв от восхищения, стали разглядывать голубей.

— Смотри-ка, — говорил один малыш другому, — туляки до чего красивые. С хохолками!

— Хохолки — это плохо, — отзывался второй. — Головки у них должны быть круглые и гладкие, как шарики.

И, радуясь вместе с ними, я окончательно забыл и о зубной врачихе, и о Коряге, и даже о Марье Ивановне — о всех этих скучных людях, для которых крылатая эта красота всегда будет чужой и непонятной.

Эта девочка выросла у меня на глазах, и все же я как-то совсем внезапно заметил в ней взрослого человека. И уже неудобно было называть ее Галочкой или Галкой-палкой, смотря по обстоятельствам. Тем не менее, я нет-нет, да и срывался. Встречал ее на улице и говорил:

— Ты все-таки Галка и все-таки палка. Почему ты так редко забегаешь ко мне?

Галина Павловна собирала на лбу морщинки и сообщала, что ей некогда: медпрактика, лекции, и по дому тоже дела есть. — «Бог знает, — думал я, — может, и в самом деле занята, а может — это возраст берет свое, и ей просто скучно у меня».

Я любил ее раньше. Совсем маленькая, она приходила ко мне на балкон, ее большие глаза становились почти круглыми от восторга и изумления.

Она с величайшим интересом следила за голубями, неловко брала их из гнезд и прижимала к пухлой щеке.

Как-то она провела лето в деревне, у бабушки. Там обнаружила занятный цветной мир, полный звуков и запахов. Тогда в ее языке появились новые слова и сравнения неожиданной меткости.

Про голубя, начавшего линять, сказала, что у него жидкие перья, а о чуланчике во дворе сообщила, что он весь раскосился.

Бережно держа птицу в обеих ладошках, она зарывала носик в теплый пух и, подняв на меня сияющие глаза, утверждала:

— Они, как цветки — голуби. Красивые.

— Правда, Галочка. Как живые цветы.

Потом, когда немного подросла и пошла в школу, она частенько прибегала ко мне вечерком и садилась у голубятни посмотреть на тихую жизнь птиц.

Другие девочки и даже многие мальчики, переступив за пятнадцать лет, не только забывают о голубях, но и смущаются, если им напомнят о былой привязанности.

Галочка представляла исключение. Она охотно кормила птиц, участвовала со мной в нагоне почтарей и с завидным спокойствием относилась к шуткам и колкостям соседей.

Я гордился девочкой, будто своей ученицей.

Правда, иногда замечал в ее облике неприятные черты.

Она была красива — и знала это. По этой ли причине или по другой, случалось, смотрела свысока на окружающих, не скупилась на резкое слово.

Она говорила о соседке, бесцветной болезненной женщине, немного сварливой:

— Костлява, как тарань. А нос — луковкой.

Я думал о Гале: «Ну, пустяков в голову набрала. Возраст такой. Это пройдет...» — и мимоходом советовал ей:

— Красивые — они ласковые должны быть.

Однажды соседские мальчишки поймали старую, сильно слинявшую кошку и решили покрасить ее масляной краской.

Сначала они мазали беднягу кистью, потом им это надоело и они стали макать зверя в ведерко с краской.

Кошка страшно орала, сучила ногами, пытаясь вырваться из цепких лап своих мучителей.

Галочка в это время сидела на скамейке, читала стихи Киплинга. Она скользнула отсутствующим взглядом по мальчишкам, по нелепо измазанной кошке и снова уткнулась в книгу.

И все-таки я не хотел укорять девушку. В семнадцать лет все мы, вероятно, полагаем, что вселенная вертится вокруг нас, и веруем, что в свое время человечество призна́ет это. Годы превосходно лечат эту маленькую болезнь.

Я видел и другое: Галочка любила прямое открытое слово и, мне кажется, ценила нашу давнюю дружбу.

Как-то поздним осенним днем ко мне заскочил запыхавшийся Павлик. Сияя такими же большими, как у сестры, глазами, он выпалил единым духом:

— Галке восемнадцать лет! Гости будут!

И исчез.

Я выругал себя. Как же это забыл о дне рождения! Ведь сегодня, и верно, восемнадцать лет моей Галке-палке, моей единомышленнице и сообщнице, той самой маленькой девочке, с которой мы дружим уже так давно. Надо непременно купить букет цветов.

И я пошел в цветочный магазин. Очень спешил — до вечера оставалось совсем немного.

Безучастная продавщица предложила мне тощие растеньица в горшках и бесстрастно уверяла, что через неделю они будут пышно цвести.

Я отказался — и побежал в соседний магазин. Нет, никак нельзя обойтись без цветов в такой день!

Но нигде не было ничего подходящего. Продавщицы предлагали зеленые кустики в горшках или советовали зайти через несколько дней.

Я вернулся домой за четверть часа до срока, и пустые руки дрожали от усталости.

Что делать? Где взять цветы?

Мои домашние готовы были пожертвовать пятью кустиками герани, что росли в деревянных ящиках на окне. Но какой это букет?

Что же делать?

Я сидел мешком и ничего не мог придумать. С пятого на десятое вспоминал прошлое — и вдруг меня осенило:

«Господи! Есть же цветы! Живые цветы! Те, которым она обрадуется больше, чем букету!».

И тогда, я побежал на балкон, выхватил из голубятни двух багряных, как закат, птиц, еще белых двухчубых бормотов и, прижав их к груди, поспешил к имениннице.

Все гости уже были в сборе. Рядом с Галочкой стоял студент, ее однокурсник. Он держал обеими руками букет садовых цветов. Большие глаза девушки сияли от гордости и счастья.

Я произвел на гостей, видно, странное впечатление. Даже не успел переодеться и был в поношенном зеленом кителе. Запыхавшись, я еле удерживал беспокойно рвавшихся птиц.