Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Забравшись в кузов, бережно поставил поближе к кабине сетчатый ящичек, уселся рядом и подмигнул птице:

— Поищем мужа, Незабудка? Вместе способнее.

И вполне довольный — затрясся на старом, насквозь пропыленном грузовике.

В каждом крупном населенном пункте я уговаривал шофера поразмяться и во время этих разминок забега́л к деревенским голубятникам, пристально вглядывался в небольшие стаи, ходившие невысоко, на кругах.

В стаях нередко попадались белые птицы, но ни одна из них не походила на Бурана. Почтарь на крыле был вдвое больше почти любого гонного или декоративного голубя. Да и очертаниями он сильно отличался от них.

Так доехали почти до конца пути.

Мы пересекали железную дорогу на станции Буранной, когда я увидел в небе кучку голубей, шедших на большой высоте. Одна из птиц, белая и крупная, ходила в голове стаи.

Может, тряска все-таки отразилась на моем зрении, а может, очень хотелось увидеть Бурана, — только в ту секунду мне показалось, что белая птица — мой почтарь. Вскочив на ноги, я резко постучал в кабину.

Грузовик заскрипел тормозами, и шофер вопросительно взглянул на меня.

— Повремени бога для, — попросил я его, запыхавшись от волнения. — Сойти надо.

— Слышь, парень, некогда, — хмуровато бросил водитель. — Ты уж не сердись: поеду.

Я схватил садок с Незабудкой, махнул шоферу на прощание рукой, и грузовик, пыля и подергиваясь, укатил на юг.

Стая сбавила высоту. Нижние птицы уже садились на крышу большого деревянного дома. Один только белый голубь по-прежнему продолжал ходить высоко и на отшибе.

И в тот момент, когда я уже совсем поверил, что это Буран, белая птица рванулась вверх и тут же — через голову, через голову, крутясь и треща крыльями, ринулась к земле.

Я вздохнул и выбранил себя. Беляк оказался ту́рманом, именно поэтому он и держался особняком, инстинктивно остерегаясь сшибиться с другими птицами во время верта.

Грустно выкурив папиросу, я еще раз вздохнул, взял садок с Незабудкой и зашагал по дороге. Не на юг, а... обратно, на север.

Сделал это, конечно, подумав. Гаврила Иванович выпустил голубя здесь, вблизи Буранной. Как бы ни хворал и ни плутал дракон, он должен был тянуть на север, на родину, к жене. Только на север. Значит и искать его следовало где-то на пути между Буранной и родной голубятней.

И я затопал по жесткой, битой тысячами колес, дороге, стараясь не очень трясти садок с Незабудкой. Щербатое шоссе тянулось на северо-восток почти по прямой линии. Изредка горбились на пути невысокие холмы уральского мелкосопочника. Они поросли щетинкой свежей травы, набиравшей силу. Всюду, куда доставал глаз, темнели пахотные земли: развороченные пласты чернозема и глинистых почв.

Ближайший совхоз лежал в двадцати пяти верстах от Буранной. Можно было, разумеется, «проголосовать» и добраться до места на попутной машине. Но у меня был свой план и свои надежды.

На полдороге между Буранной и совхозом течет небольшая степная река Солодянка. В засушливые летние месяцы она пересыхает почти на всем своем нижнем течении. И тогда вместо реки образуется цепочка небольших озер.

Мне хотелось побродить по этим озеркам и поискать в зарослях свою почтовую птицу.

Болезнь не мать, а мачеха: лекарства не даст. Два года назад обессиленный голубь мог опуститься в приречные кусты и остаться там надолго. Еду на степной хлебной дороге всегда можно найти, вода рядом. Много ли надо птице, чтоб поддержать в себе жизнь?

«А вдруг, — думал я, — Буран сложил где-нибудь у бережка гнездо и в паре с полудикой сизой голубкой выводит носатых белоперых птенцов?».

На какое-то мгновение мне стало грустно. Нет, разумеется, не оттого, что выжил дракон. Если все случилось так, как предполагаю, то, выходит, мой почтарь опозорил себя, позабыв родину. А это — хуже, чем смерть.

Но тут же я укорил себя: зачем думать о птице так плохо? Надо сначала найти ее, а после разобраться — чья оплошка? Может, и не виноват ни в чем Буран. А поискать следует. Вдруг да и выпадет мне счастливая случайность: снова увижу суровые серые очи дракона!

Конечно, надежды на такой случай самые крохотные, но если что-нибудь делаешь с любовью, то не пренебрегаешь даже ничтожными возможностями.

За два часа я отшагал верст десять с небольшим и, наконец, остановился у мостика через Солодянку.

Сошел вниз, к воде, напоил и накормил Незабудку, закусил сам и направился влево, к истокам реки. Впереди зеленели то горб, то долинка, попискивала и посвистывала в кустах разная живая мелочь. Я шел по беспутью и оттого натыкался в густом разнотравье то на суслика, то на зайца-русака.

Речка уже кое-где пересохла, и стеклянными осколками блестели мелкие озерца. По их бережкам быстро пробегали кулички-поручейники, низко и скоро кланялись песочку, добывая пропитание. Иной раз со свистом взмывали в небо пары или группки чирков.

Но нигде не было птицы, даже отдаленно похожей на Бурана.

Я честно вы́ходил все окрестные старицы и ничего не нашел.

В середине дня вернулся к мосту и, поколебавшись, зашагал на юго-восток, теперь уже к верхнему течению реки. Вечером дотянулся до места, где Солодянка вливается в Гумбейку, но так и не увидел ни единого белого пера.

Усталый и недовольный, вернулся к шоссе и на попутной машине докатил до совхоза.

Ночевал в клубе, в каморке сторожа. Прежде чем улечься, долго выспрашивал старика: не прибился ли к кому-нибудь из местных голубятников белый большой почтарь?

Сторож отвечал в том смысле, что у трех или четырех совхозных птицелюбов есть крупные белые голуби, а прибились они или не прибились — он не ведает.

— Посмотреть надо, сынок, — заключил старик, укладываясь рядом со мной. — А так разве узнаешь?

Утром, как только рассвело, сторож разбудил меня и повел к голубятникам. Мы обошли один за другим четыре двора, и везде нам показывали белых, правда, но беспородных птиц.

В полдень я простился с дружелюбным стариком, покормил совсем поскучневшую Незабудку и пешком потопал в следующий совхоз, стоящий неподалеку от слияния Гумбейки и Кара-Узяка.

И все повторилось сначала. Дракона не было и там.

Скажи ты, какое невезение!

Незабудка в садке уже злилась и буянила. Она бросалась грудью на сетчатую дверку, тяжело дышала, почти не закрывая клюва.

Я подобрал у реки пустую консервную банку, зачерпнул воды и просунул посудинку в садок.

Старая синяя птица немного успокоилась. Погладил ее по перьям и грустно подмигнул:

— Ничего, Незабудка. Жены ради мужей и не на такое идут. Если любят. Ты ведь очень любила. А старая любовь долго горит.

Пешком и на разных попутных машинах я добрался к вечеру до большого села Степное.

Шагая по крупному бетонному мосту на окраине села, внезапно увидел стаю голубей. Она только что поднялась с крыши и не очень дружно ходила по кругу.