Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

И все это Осмар проделывает с совершенно невозмутимым видом, мурлыча себе под нос популярную бразильскую самбу «Я не могу смотреть на женщин, ох, ох, ох!». Только время от времени он чуть поворачивает к нам голову и весело щурит глаза — ну как, мол? В ответ мы беремся за мочку уха, и стрелка спидометра тут же заползает за семьдесят.

Справа и слева от нас извивается непрерывная пестрая лента сверкающих лаком лимузинов. Большинство автомобилей американские — шевроле, файерланды, доджи, бьюики. Однако довольно часто попадаются западногерманские — оппели и мерседесы. ФРГ быстрыми темпами протягивает лапы к бразильской экономике.

Автобус покидает авениду. После ее шири и простора улочки кажутся необычайно тесными. Но зато на смену раскаленному бетону, адскому гудению моторов приходит тихая прохлада полных задумчивости садиков за решетчатыми стенками заборов, шорох вечнозеленой листвы. Покачивают своими листьями-опахалами нежные бананы. И снова ряды пальм, вид которых так не вяжется с запыленными грязными тротуарами, автомобилями и зеркальными окнами магазинов. Бесчисленные лавки и лавчонки, скрывающие в своих недрах груды тропических фруктов и овощей, чудо-холодильники фирмы «Дженерал электрик» и антикварные редкости времен Гонсалеса Гоэльо, заржавленные шлемы, старинные медальоны, шедевры художников Возрождения и непонятные творения абстракционистов. Иногда за узором забора виднеются белые очертания ультрасовременного коттеджа, но чаще — старые обветшалые трехэтажные домики с покосившимися стенами, с окнами, прикрытыми полинявшими жалюзи. Стройные сеньориты с громадными плетеными корзинами, из которых торчат хвостики лука, чешуйчатые бока ананасов, рдеющие шары томатов, и полногрудые негритянки, лениво беседующие у дверей домов, удивленно смотрят на красный флажок, развевающийся над автобусом.

Наконец мы снова выбираемся на шоссе. Слева от нас на обрывистых склонах высокого холма странные сооружения, напоминающие не то курятники, не то дровяные сараи. Это одни из многих «моррос» [24] Моррос — холм (португ.) . — прибежище нищеты, голода и порока. Сифилитическая язва, скрытая под роскошным платьем богача. Фантастическая нищета среди роскоши тропической растительности, сказочного плодородия и несметных богатств. В Рио-де-Жанейро числится шестьдесят четыре таких пригорода. В этом подобии жилищ, построенных из старых ящиков из-под мяса, бензиновых бочек, обломков рекламных щитов, кусков кровельного железа и ржавой жести, нашли себе кров около шестисот пятидесяти тысяч человек — четвертая часть населения города. Но даже за этот жалкий кров надо платить. Землевладельцы не считаются ни с чем. За каждый квадратный метр земли они сдирают огромную арендную плату. Здесь не знают, что такое водопровод и канализация. Груды мусора и нечистот свалены тут же, по соседству с жильем, и грязные рахитичные дети копаются на свалке в поисках остатков пищи. И не удивительно, что самая большая детская смертность в Бразилии приходится на эти районы фавел — кварталов «цветной» бедноты. Только три процента их населения доживает до шестидесяти лет. Голод и болезни сводят в могилу многих еще в юношеском возрасте.

Но на смену им каждый месяц прибывают все новые и новые из близлежащих сельских районов. В 1957 году ежемесячно население фавел возрастало на три тысячи восемьсот человек, перебиравшихся в город с надеждой на счастье и удачу.

А вплотную к этим кварталам примыкают утопающие в роскоши люксы Копакабаны и Фламенго, где стон саксофонов сливается с журчанием фонтанов, где у подъездов фешенебельных ресторанов теснятся великолепные лимузины последних марок и богатые иностранцы восторгаются красотами города Январской реки. Впрочем, бразильская буржуазия не прочь поиграть в благотворительность. То и дело в газетах появляются статьи и фотографии — чай для незаконнорожденных детей, благотворительный ужин для «падших женщин», благотворительная лотерея для матерей-одиночек. А в городе с ужасающей быстротой растет преступность, с которой полиция не в силах справиться, в городе, гордящемся своей культурой, 290 тысяч человек неграмотных, то есть почти каждый десятый кариока не умеет читать.

Трудно поверить, что на свете существует такая нищета. Надо увидеть это собственными глазами. Это не заграница, знакомая многим по ярким обложкам иллюстрированных журналов, шикарным автомобилям, стоящим у ворот посольств, сигаретам «Кэмел» и кинокадрам с пленительными кинозвездами. Это заграница такая, как она есть — в рубищах, не прикрытых ни вуалью, ни позолотой.

Так, в первые годы войны находилось немало людей, скептически относившихся к сообщениям о зверствах фашистов. «Не может быть, — говорили они, — страна, давшая миру Гёте и Шиллера, Канта и Лейбница, Гейне и Гегеля, не может допустить бесчеловечных жестокостей». Они продолжали говорить это, забывая о том, что первые снаряды, направленные в госпитали, переполненные ранеными, были германскими, и что впервые появившиеся на берегах Ипра удушливые газы были выпущены германскими «гуманистами». Потребовалось время, чтобы все люди узнали истинное лицо фашизма.

Да, чтобы знать и понять, люди должны больше видеть, ездить, смотреть и общаться. Этого не заменят ни книги, ни кино, ни журналы, ни газеты, ни фотографии.

Автобус несется дальше. К нашему гиду, сеньору Александро Бокти, снова возвращается красноречие: «Слева от вас, сеньоры, городской зоопарк». Но, к сожалению, наше время так ограничено, что остановка здесь исключена. Невдалеке за купой деревьев показывается большое спортивное сооружение — это малый стадион. Наконец автобус замедляет ход и плавно тормозит у массивных решетчатых ворот. Приехали. Маракана.

У входа полицейский. На нем песочного цвета шлем, песочная двубортная куртка, перехваченная широким белым поясом, на котором болтается пистолет в белой кобуре, песочные брюки, стянутые у лодыжек, и ярко-желтые ботинки на толстой кожаной подошве.

Он окинул нас довольно неприветливым взглядом и процедил сквозь зубы: «Сеньоры, стадион закрыт!» В этот момент сеньор Александро решительными шагами подошел к полисмену и, показав на нас рукой, принялся что-то объяснять по-португальски. Первые же его слова действуют подобно знаменитому «Сезам, отворись». Мрачный полисмен вдруг оживился, на лице его появилась приветливая улыбка. «Рус, рус, карашо», — весело произносит он и с неожиданной прытью бежит открывать ворота. Через несколько минут мы уже идем под сводами самого большого в мире стадиона, вмещающего двести с лишним тысяч человек. Колоссальное сооружение из тяжелого бетона, напоминающее сверху гигантскую подставку для чайника. Здесь все поставлено на службу голому практицизму: ни одного украшения, лепки, статуи. Впрочем, в этом царстве серого бетона и спортивного бизнеса отдана дань победителям мирового футбольного первенства 1958 года.