Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

В нас, четверых, кроме сходства интересов и взглядов, есть нечто общее и в возрасте, и в манере держаться, в одежде, даже во внешности. Студенты, либо недавние студенты, мы еще не слишком закопались в своей профессии, чтобы утратить темпераментную студенческую эрудицию; в одних влюблены, другими любимы; и все, что с нами случается, происходит не впервые, но заведомо и не в последний раз. Мальчишеский нигилизм сменился сдержанностью, развязность — душевным равновесием.

Все мы в хорошем возрасте сбывающихся надежд и ощущаем свое здоровье, как счастливый монарх корону на голове.

Кружит за палаткой снег, заметает тропу, надолго закрывает пройденный нами перевал. А здесь безветренно, сухо и, если прижаться покрепче друг к другу, совсем не холодно. Я с наслаждением докуриваю последнюю папиросу.

Ущелье реки Пушноват выводит нас в долину Арча-Майдана. Собственно, мы прошли напрямик. От Искандеркуля через вьючный перевал Дукдон сюда же ведет кружной торный путь, на который мы теперь вышли. Это не дорога в прямом смысле слова. Трону проходят редко, и она успевает почти полностью зарасти и исчезнуть от путника до путника. Здесь же с незапамятных времен каждый летний месяц гнали гурты овец, проезжали на ишаках и лошадях. И осталась широкая, в два ишака, битая лента стершихся камней и пыли, испещренная множеством следов.

У самой дороги, где в крутое боковое ущелье ответвляется охотничья тропка, лежит гладкая черно-зеленая гранитная глыба. На ней выбито тотемическое изображение киика — горного козла с тяжелыми крутыми рогами и меньшевистской бородкой клинышком.

Ислам запрещает какие-либо изображения людей или животных. Но люди верили в земного киика не меньше, чем в аллаха на небесах. Хлеба не хватало. Урожаи измерялись здесь тюбетейками. Единственная надежда голодного кишлака — кремневое ружье, мультык, настолько тяжелое, что стрелять приходилось с упора. «Киик был хитрый, а я — хитрей. Я выследил киика, я убил киика. Какой я счастливый!» — пел удачливый охотник, спускаясь с гор на дорогу с убитым козлом на плечах,

Голова и шкура достаются охотнику, но мясо непременно делится поровну на всех едоков, хоть по кулаку. Киик — кормилец, киик — спаситель. Не хуже аллаха, который только требует, ничего не давая взамен. Это давний культ, сохранившийся с первобытных времен почти до наших дней. И дорога хранит о нем память.

Иногда дорога сворачивает по мостику с крутого берега на более отлогий. А там, где долина становится отвесным каньоном, в скальную стену вбиты колья, застланные упругими ветвями. Такой шаткий без перил карниз называется «оврингом». Верхом, видимо, я не рискнул бы проехать, пешком пройти можно. По мусульманской религии, чистилище устроено примерно так же: дорога узкая, как лезвие ножа, пройти ее суждено лишь праведнику.

Возле одного из оврингов груда камней с воткнутым тестом. На шесте — белая тряпица. Остановись, значит, путник, воздай аллаху, сохранившему тебе жизнь!Шест покосился, тряпица почти истлела. Иные заботы у путников.

Пещеры вдоль дороги — своеобразные постоялые дворы. Некоторые расширены и углублены человеческими руками. Валяется примятое сено, сложен очаг из камней. Со стен свисает бахромой сажа. Дров здесь изобилие, склоны покрыты густым арчовым лесом. Завалы ободранных стволов забивают русло. «Арча-Майдан» — «Арчовая площадь», бор.

Но не по всему течению река носит одно это имя. Ниже впадения Сарымата она называется Вору по названию кишлака; ниже Артучи — Кштут-Дарья, опять по кишлаку. Слишком разобщены были люди, несмотря на дорогу; редко проходили ее из конца в конец.

И все же дорога — благо. Едет навстречу таджик, поет, глядя на небо, а Сергей переводит с грехом пополам его слова: «Лишь утром собрался я в путь, а уже дом скоро. Крепки ноги моего ишака, редко приходится помогать ему в пути. Дорога ведет куда мне надо. Это хорошая дорога».

В ущелье Сарымата из вертикального склона прямо на тропу открываются черные дыры — штреки древних выработок. С подобными местами связывают обычно легенды о драконах. Мы же, войдя в пещеру, имеем дело с прозаичными гадюками, вполне безопасными, после того, впрочем, как снесешь им головы ледорубом.

Мы жжем одну за другой спички. Затем злой участи подвергается предисловие к Гейне. Жестокая любознательность делает нас варварами. Коридор за коридором, на головы нам сыплется невидимый песок, мы спотыкаемся о полусгнившие крепления. В местах слияния коридоров наши огромные колеблющиеся тени блуждают по стенам сводчатых залов, и мы переговариваемся шепотом. Пытаемся расковырять заложенные камнями боковые проходы. Но ледорубы трещат, а камни не поддаются.

Наконец тупик, еще хранящий следы последних ударов кирки. Мы разочарованно возвращаемся к свету.

Судя по форме штреков, выработкам не менее пятисот лет.

Позднее, высоко на склоне, мы видели еще один рудник — европейские домики, груды вываленной серебристо-серой породы, содержащей сурьму. Пока этот вполне современный уголок соединен с внешним миром крутой тропкой, по которой впору взбираться лишь скалолазам. Одно время здесь бережно сводили ишаков, груженных рудой, — перевозка, которую может оправдать лишь добыча самородного золота или алмазов. Вскоре здесь ляжет асфальт.

Это — тоже история, но уже обращенная в будущее.

Нужны дороги. На ишаке можно проехать в соседний кишлак к родственникам, руду и уголь на нем не вывезешь. Дороги приучили рынок к дешевизне. Ждут деятельных человеческих рук залежи минералов, серы, огнеупоров, лёссовидных суглинков, мрамора и строительного камня.

У подножия обветренного пика Мунара, в верховьях Сарымата, разведаны месторождения каменного угля. Сейчас там пасется отара овец. Но мне кажется, что старый пик настороженно прислушивается к далеким взрывам, доносящимся из-за перевала Тавасанг. Оттуда идет дорога, настоящая, с покрытием.

Мы сворачиваем на перевал.

Я пролетал над Маргузором в детстве на ковре-самолете. Стояла такая же тишина. Дрожали в знойном воздухе очертания гор. Дремало внизу в садах селение. В голубом сферическом озере медленно плавилось солнце. Когда по воде пробегал ветерок, возникали такие же синие тени, точно озеро отгоняло от себя сны. Очарованная страна, где природа и человек зевают в лицо друг другу!

На берегу озера мы нашли распечатанную бутылку. Возле нее валялся джинн. Он ничуть не удивился, когда мы растолкали его.

— А, геологи… — обрадовался он. — Купите ишака.

Мы объяснили, что мы не геологи и ишак нам не нужен.

— Так чего же вы голову морочите? — обиделся джинн и повалился снова на траву.