Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

Восторженность пророчицы с местной метеостанции объясняется не только ее юностью, но и любовью к своей профессии. В комнате, куда она пригласила нас, над девичьей постелькой — ружье, у изголовья — массивный сейф. Валяется нагайка, и в стакане на окне стоят лютики.

Одноэтажное здание станции почти полностью занято огромным центральным «холлом», куда выходят двери маленьких комнат. В двадцатые годы здесь помещался особый отряд по борьбе с басмачеством. В «холле» стояли лошади, а в комнатах жили бойцы. В мгновение ока здесь седлали коней, чтобы мчаться вдогонку за страшными всадниками в чалмах с новенькими английскими винтовками.

Из путешествовавших по Кухистану этого озера не минул никто. И говоря о красоте прочих мест, неизменно сравнивают их с Искандеркулем. Чтобы самим осмотреть его, мы решаем воспользоваться лодкой.

Озеро тремя заливами далеко вдается в берега. В этих местах в него впадают реки Сарытаг, Хозор-Меч и Серима. Вытекает же одна — Искандер-Дарья. Мы с трудом выгребли из засасывающей стремнины. В дельтах рек уютные тополевые рощи библейского вида с густой прохладной травой. Прочие участки берега заросли апельсиново-оранжевой облепихой, настолько вяжущей, что, наевшись ее, мы не можем раскрыть рты, и шиповником с великим разнообразием ягод — от желтых, кувшинчиками, до абсолютно круглых и черных.

Замок на берегу — башенки, сужающиеся кверху, и стены, уходящие в склон. Но к истории он отношения не имеет. Просто причуда ветра, который в разных землях нагляделся на подобные сооружения и вздумал их повторить. Карстовый источник, вытекающий прямо из скалы. В воде его растворены соли, и она вкуснее ледниковой. Но об источнике писали все и воду пили тоже.

Что еще?.. Дикая утка проносится над самой водой, задевая ее крыльями и роняя капли. Горы стоят по пояс в облаках, вершины их кажутся повисшими в воздухе. Утка, горы и т. п.

И между прочим, над нами летит самолет. Через полчаса он будет в Сталинабаде. Он кажется стремительной космической машиной, а ведь это всего лишь почтовый бипланчик. Мы, пешеходы, отстали от него на целую эпоху. Завтра с рассветом снова рюкзаки на плечи… Гиссарский перевал еще ожидает своих первооткрывателей.

Возвратясь в лагерь, мы зло пинаем рюкзаки. Мы устали.

Утром уходит из группы Саша. Говорит, что болен.

— И потом, вам же легче, — произносит он с деланной улыбкой. — Продукты на исходе.

Он выйдет тропой на Джиджик, а оттуда на попутной машине в Самарканд.

После перевала «Цирк» неожиданная близость цивилизации волнует и меня.

— Кто хочет, может уходить, — заявляет Сергей и обводит всех недобрым взглядом. — Продукты выделим. Даже если придется голодать.

— Брось эти бонапартистские штучки, — медленно говорит Нина. — Человек болен, а мы здоровы.

Саша уходит, наклонив голову, забыв попрощаться. Потом оборачивается и с дороги машет нам рукой.

Мы вскидываем на спины рюкзаки и отправляемся в сторону, противоположную Джиджику. Но пока мы движемся вверх — опять вверх! — вдоль реки Apг, мысли мои бегут вслед Саше, обгоняют его на полпути к Джиджику и, не задерживаясь там, приводят меня прямехонько в Москву. И тогда горы вокруг соответственно уменьшаются до привычной высоты зданий. Я вхожу в знакомое парадное, учащенно дыша, поднимаюсь по лестнице, — потому что нет лифта и потому еще, что как раз в эту минуту мы взбираемся на каменную осыпь, — стучу в знакомую дверь…

Осыпь кончается, тропа недолго вьется в арчовых зарослях и опять исчезает среди измельченных камней, где след затягивается, как на болоте. Осыпи начинаются у гребня и, раскрываясь веером, сбегают к самому берегу. Широкие, ровные, чуть изогнутые, они как бы ввинчиваются в небо, и сужение их кверху производит впечатление бесконечной перспективы. Склоны ущелья выложены четкими треугольниками: зелеными, вершиной к реке, — леса; лиловыми, голубыми, сиреневыми — осыпи. Вблизи они оказываются обыкновенными — серыми. Оттенки их меняются в зависимости от положения солнца, а когда оно начинает клониться к закату, осыпи становятся пурпурными, как раскаленные на очаге камни.

Облачка к вечеру собираются над каждой вершиной, точно осеняя ее, и лишь одно, овальное, с пушистыми легкими плавниками, неслышно плывет над долиной навстречу заходящему солнцу. Едва прозрачные края касаются его, как вспыхивают и сгорают, но облачко храбро продолжает путь, заслоняет солнце розовой детской ладонью, и прямые радиальные стрелы лучей направляются вверх. Мы стоим, пораженные этой величавой коронацией. Вот так из реальных наблюдений возникала, вероятно, легенда о небесном престоле, вознесении к небу, а может быть, и сама идея коронования владыки. Затем лучи гаснут один за другим, и небо на несколько минут наполняется глубокой предзвездной синью, а серебристые облачка точно источают собственный свет. Предельно просто: синее и белое, море и крылатый парусник, волна и пена на гребне…

На привале, делясь впечатлениями, мы, как Полоний в «Гамлете», единодушно решаем, что «облака похожи на паруса», и сами смеемся бедности своего воображения.

Меня одолевают воспоминания и мечты. Сердце мое нежно пульсирует. И пока длится ночь с ее удивительными звездами, я сочиняю стихи — впервые в жизни. Я чувствую себя влюбленным. Не конкретно в кого-нибудь — в очень многое: в горы, звезды, в эту юную луну, посеребрившую гребни скал, точно покрыв их снегом. Свет ее осторожно пробирается между ветвями, касается листьев, как клавишей, и я слушаю тихое начало фортепьянной сонаты, лучше которой ничего не знаю.

Мне кажется странным, что друзья спят, отдают время сну. Я полон кротости и умиления. Мне хочется немедленно творить добрые дела. Я непременно влюблюсь, приехав в Москву. И даже знаю в кого.

Колхозные угодья здесь разбросаны на площади, равной примерно небольшому европейскому государству. Но сами поля крохотные — лесенкой по склону горы. Иногда уступ расширен искусственной террасой на столбах с насыпанной землей: наверху растет рожь, а под навесом сложен очаг из камней, где можно переждать непогоду и заночевать. Отверстие над таким очагом открывается прямо среди поля, и в одном месте при виде дымка мне почудилось, что горит рожь. Сергей попытался незаметно свернуть с троны, чтобы не задерживаться, но обитатель летовки уже заметил нас.

Пока он здоровается с каждым обеими руками, Нина скромно стоит в стороне. Она не уверена, принято ли на Востоке здороваться с женщинами. Но ей оказывается тот же почет, что и остальным. Горянке всегда приходилось нести тяготы наравне с мужчиной, и унизительной паранджи здесь не знают.