Жак-Ив Кусто - Жизнь на краю земли

Слово алакалуф означает „едоки ракушек“; но сами индейцы так себя не называют. Это слово они считают презрительным прозвищем, которым наградили их иностранцы и другие племена индейцев. Они предпочитают называться кауашкарами, что на их языке значит просто „народ“. Мы решили придерживаться их словаря.

Бедный „народ“!.. От него уже почти ничего не осталось. В лагере, где он живет, подчинившись своей судьбе, сохранилась единственная хижина, построенная традиционным способом — из веток и земли, ее занимает школьный учитель… Этот учитель-метис якобы преподает детям испанский, но сам говорит по-испански очень плохо. Ребятишки болтают на каком-то смешном ломаном наречии, смеси испанского с языком кауашкаров. Взрослые все еще говорят на языке предков.

У нас не было никаких иллюзий по поводу того, что мы здесь увидим: доктор Клэр-Василиадис достаточно подробно обрисовал нам положение дел. Но действительность превзошла худшие наши ожидания. В лагере у Пуэрто-Эдена не просто исчезают традиции одного из племен индейцев, но вымирает физически целый народ. Мы постараемся получить от оставшихся в живых хоть какие-то крохи знаний о прошлом их этнической группы. Но мы ничего не сможем для них сделать. Мы не можем бороться с неумолимыми цифрами: в XVIII веке кауашкаров было более 4000; в 1880 году их оставалось лишь 949, в 1885-490; в 1924-25 — 150; в 1964 — 100; в 1953-60; в 1971-47; а сейчас, когда мы приехали, — их всего 27 человек. С изолированными народностями происходит то же, что с видами животных и растений: если численность падает ниже какого-то определенного уровня, вредные последствия близкородственных браков, а также влияние пониженного психического тонуса, порожденного безвыходным, отчаянным положением всего народа, на жизнеспособность племени приводят к тому, что дети рождаются все реже и реже. И лаже если создать им хорошие условия (до чего в данном случае далеко!), вряд ли можно надеяться, что эти малые народности возродятся вновь.

С антропологической точки зрения, кауашкары — индейцы, монголоиды особого типа, встречающегося по всей Южной Америке. И когда впервые видишь их — будь то перуанцы или боливийцы, — прежде всего в глаза бросаются их общие отличительные черты, свойственные этому типу: смуглая кожа, узкие глаза, широкие скулы, иссиня-черные волосы, редкая растительность на лице, кряжистый крепкий торс…

Мы довольно легко наладили с ними контакт. Кауашкары знакомы с доктором Клэр-Василиадисом — он уже не раз бывал здесь и представляет нас как друзей. Но до чего же убога их деревня…

Народ, когда-то гордившийся и дороживший своими традициями, теперь занимается лишь попрошайничеством, собирает понемногу дары моря и ведет скудную торговлю с чилийцами.

Подобно дрейфующему между звездами космическому кораблю плывет по течению эта медуза. Ее ядовитые щупальца парализуют мелкую добычу.

Большие суда редко заходят в Пуэрто-Эден: те, что курсируют между Вальпараисо и Пунта-Аренас, проходят мимо далеко от берега — в самой середине пролива Месье. Если какое-нибудь судно делает остановку в Пуэрто-Эдене, кауашкары бросаются к причалу, чтобы в обмен на крепкие напитки, вино, одежду или деньги предложить жалкие ремесленные поделки. Кауашкары, во времена своего расцвета строившие длинные лодки из дерева, продают теперь туристам их уменьшенные модели из коры…

Кое-кто из деревни ходит работать на известняково-фосфатные разработки Гуарельо, недалеко от Пуэрто-Эдена. Эти люди находятся в привилегированном положении, хотя их и эксплуатируют нещадно. У других же, опустившихся до крайней степени нищеты, не приспособившихся к современному миру и неспособных вернуться к старому образу жизни, нет ни надежды, ни воли.»

Дно проливов архипелага богато жизнью, о чем свидетельствуют морская лилия (в верхнем углу), офиура (в нижнем левом углу) и морской паук (в центре).

«(Дата не указана.) Взгляд кауашкаров выражает неизменную грусть, неизлечимую печаль. Они в большинстве своем не то чтобы по-настоящему больны, но как будто постоянно подавлены. У них нет больше смысла в жизни. Кауашкары влачат свое существование, как ненужный груз. Целыми днями, присев на корточки, они смотрят на горы напротив. Или вообще ни на что не смотрят, устремив взгляд куда-то в пространство… О чем они думают, так глубоко уйдя в себя, безразличные ко всему окружающему, — не о безвозвратно ли миновавшем прошлом?

Предки кауашкаров жили без одежды в этом влажном и холодном климате. И тем не менее они были счастливы: у них были песни, ритуальные танцы, истории, которые они пересказывали, страсти, которыми они жили, шутки, которые они разыгрывали, даже ссоры, которые они улаживали. Кауашкары были свободны, они прекрасно обходились без вождей; проливы архипелага составляли их владения; одним словом, они были кочевниками моря, как туареги в Сахаре — кочевники пустыни.

А теперь, что с ними сталось теперь? Да, они превратились в оседлых жителей — но утратили свою душу. Одеты — но в лохмотья. Обуты— но в бесформенные башмаки. Благодаря одежде они узнали, что такое холод. Они еще плетут корзины для туристов, но сами пользуются старыми пластиковыми сумками… Они жили свободными на берегах бесчисленных островов и проливов — теперь живут в грязном лагере, как в тюрьме — или почти как в тюрьме. Они сами обеспечивали свое существование, рассчитывая только на щедрость моря, — теперь они зависят от туристов и выходцев с острова Чилоэ и архипелага того же названия (которые заселили остров Веллингтон наряду с другими многочисленными островами). Привычка попрошайничать прививается очень быстро. Кауашкары принимают все, что им дарят: картофель, свитер, шариковую ручку — все. Им все нужно. Вернее, они настолько нищи, что берут даже то, чем не пользуются. Это уже превратилось в рефлекс своего рода…

Но, отказавшись почти ото всего — кроме языка, — эти мужчины, женщины и дети сохраняют страсть к лодкам. Это последнее, что еще осталось у вымирающего племени, жившего морем, от прошлого. Они по-прежнему любят перемещаться по воде…

Конечно, теперь они не делают традиционных больших каноэ из дерева, да и нет среди кауашкаров ни одного человека, который успел бы застать времена, когда их еще строили. Сейчас индейцы просто покупают тяжелые деревянные шлюпки. Но по примеру предков дорожат ими, как зеницей ока. Они подолгу сидят в них, даже если в этом нет никакой надобности. Прямо в лодке иногда рождаются их дети и здесь же в лодке играют, еще до того как научатся ходить. Здесь-то они и становятся коренастыми, коротконогими и большерукими, то есть приобретают черты, свойственные их расе, — они ведь по-прежнему остаются гребцами.