Анатолий Севастьянов - Мой знакомый медведь

Витька напился чаю, забрался на нары, в кукуль. «Мать пишет, не болею ли гриппом… Какой тут грипп, — усмехнулся Витька, — смотри, как бы голова не отскочила».

Отогретый жаром печки, загудел над ухом комар. «Откуда он взялся? И комар тоже шатун», — подумал Витька сквозь сон.

Среди ночи что-то сильно треснуло на головой. Витька выскочил из кукуля, чиркнул спичкой. За ворот и на руки сыпались комочки земли. При тусклом свете невзявшейся свечи Витька метнулся к двери, отвалил бревно и подпер им центральную балку землянки: мерзлая земляная крыша отогрелась над печкой, и прогнившая балка лопнула под тяжестью земли и снега. Вовремя ткнул под нее подпорку, а то, чего доброго, прихлопнуло бы. Снова пришлось зарядить ружье. Все, что можно, взгромоздил у двери, чтобы не сразу ворвался шатун, если придет.

Ночью Витька не раз просыпался, держась за ружье. Его будили странные протяжные вздохи. Он долго прислушивался, не скрипит ли снег возле избушки, потом забывался в чутком сне и опять вздрагивал от непонятного, то далекого, то близкого вздоха. Утром встал все же бодрым. Кончился снегопад, в окошке мерцала зеленая звезда, обещая хороший день.

Только когда совсем рассвело, Витька решился открыть дверь. Вышел, держа наготове ружье: если вечером медведь наткнулся на лыжню, он мог спрятаться где-то рядом. Напряжение спало, когда отошел от избушки. Если бы шатун караулил, он ждал бы возле нее.

Лыжи глубоко проваливались в белый снежный пух. Трудно было поверить, что рыхлый, в полметра толщиной, снег выпал всего лишь за ночь. Ни соринки, ни черточки не было на свежем снегу. В распадке еще держалась утренняя синь, а вершины Зубчатки, обновленные снегом, сверкали на солнце. Не было ни малейшего ветерка. Редко случается так на Камчатке. И от этого тишина была тревожной.

«Шатуну некуда податься, кроме как на берег океана, — подумал Витька. — Там всегда есть выбросы, туда он и пойдет, тем более после такого снегопада».

Впереди на вершине сопки произошло чуть заметное движение, как будто вздулся снег. И вдруг он ожил, по всему склону — пошла лавина. На уступе она прыгнула, как живая, пролетела над обрывом и ударилась в дно распадка. Снег, смешанный с деревьями, был серым, как пепел. От удара, словно дым от взрыва, взметнулась снежная пыль, раздался глухой тяжкий звук, и Витька понял, что за вздохи будили его ночью. Это вздыхала «белая смерть» — сходили лавины.

На сопке лавина сбрила березы, в минуту проделала широченную, как магистраль, просеку. Далеко вокруг места, куда она рухнула, воздушной волной сбило снег с деревьев. Они потемнели и, будто в трауре, стояли у месива поломанных, искореженных деревьев.

По рыхлому снегу путь к океану был долгим…

Счастьем показалась твердая земля под ногами, с которой океанские волны убрали снег. Был отлив. Между океаном и снегом тянулась широкая полоса пепельного вулканического песка. Он промерз и был крепким и ровным, как асфальт. В снежном берегу темнело множество зеленоватых пещер и ниш, зацементированных солеными брызгами.

Витька нашел царапины когтей и вдвойне обрадовался удаче: и следы нашел, и угадал, что зверь выйдет к океану.

Берег хорошо просматривался вдаль, но идти нужно было осторожно: медведь мог затаиться в снежной нише. В одной руке Витька нес наготове ружье, другой держал на плече лыжи. То и дело приходилось оглядываться: шатун мог неслышно выскочить сзади — прибой глушил звуки.

Медведь нашел китовый позвонок, похожий на вывернутый пень, долго кувыркал его, пытался грызть… Потом когтями скреб мерзлую морскую капусту.

Вода в океане была серой, всхолмленной волнами. Изредка вдали выныривали нерпы. Их головы, как будто в блестящих шлемофонах, появлялись среди сутолоки волн. Летали пестрые утки-морянки. Иногда над самой водой проносился черный баклан и пропадал за рваными гребнями.

Гераська рассказывал как-то, что однажды зимой выбросило кита. Лисицы прогрызли в нем норы, чтобы есть внутри незамерзшее мясо. А когда подходили волки, они прятались в этих норах и вся шерсть у них слиплась от китового жира…

Не один час прошагал Витька по «прибойке». Рука устала держать ружье. Вдали на берегу темнел округлый предмет, непохожий на обычные выбросы. И когда к этому месту подлетела ворона и опустилась, в висках у Витьки застучало, пальцы крепче сжали ружье, сомнения пропали — на берегу лежала выброшенная океаном нерпа.

«Запасные патроны во всех карманах. Только не дергать спуск, плавно нажать», — предупреждал себя Витька и крался у кромки снежного вала.

Чем ближе Витька подходил к нерпе, тем более упругим становился шаг. «Сейчас он бросится на меня…»

Истерзанная нерпа лежала у снежного берега. Поперек «прибойки» чернели на песке глубокие отметины когтей. Медведь уволок добычу от воды, чтобы не слизнул прилив. Снег рядом с нерпой был грязный, истоптанный медвежьими лапами. Вокруг рябили крестики птичьих следов. Шатун где-то рядом. Вот-вот бросится. Все лето Витька был среди медведей, привык к ним, но теперь это ничего не значило: шатун — это ведь не летний увалень-медведь.

Но зверь что-то медлил.

Витька поднялся на снежный берег и увидел свежую борозду в рыхлом снегу. «Вот тебе и на! Удрал! Вот тебе и шатун, — удивился Витька, — но по такому снегу далеко не убежишь!» Витька притащил с «прибойки» лыжи и налегке, без поняги, пустился вдогонку.

Борозда в снегу тянулась наискосок распадка. По рыхлому снегу идти нелегко даже на лыжах. Витька распахнул телогрейку. Краем глаза заметил, как сбоку и даже чуть сзади черная ворона резко изменила полет и нырнула в распадок. Витька вздрогнул от страшной догадки и обернулся.

Над гребнем высунулись будто две рыжие варежки и темный полукруг между ними. Не успел Витька сообразить, что это лоб и медвежьи уши, как вскинулся и сам шатун и, распахивая снег, бросился к Витьке. Вместо медведя, к которому привык за лето, перед Витькой был встрепанный громила, похожий на подброшенный в воздух тулуп. Узкая вытянутая морда, желтые зубы и в прыжке вскинутые выше головы черные подошвы задних лап. Мушка ружья прыгнула в центр тулупа. Витька не слышал выстрела, лишь коротко толкнуло в плечо ружье. От пули медведь чуть споткнулся, но не замедлил хода. Зато вторая пуля как будто сорвала пружину, которая дико завертела медведя в снежной пыли на одном месте. Страшный рыже-белый волчок полз вниз по склону. Витька в спешке не мог попасть рукой в карман… Выхватил наконец патрон, толкнул его в ствол и выстрелил. Медведь откинулся в сторону, шарахнулся головой о дерево, упал, но силился встать. Второпях Витька опять сунул в стволы один патрон. Со вторым возиться было некогда: медведь вставал, широко расставив длинные худые лапы. Первый раз Витька прицелился по месту — чуть позади лопатки — и плавно нажал спуск. Медведь рухнул в снег, как будто саблей рубанули невидимую веревку, которая его поднимала. Словно тонной свинца влилась в медведя пуля. Он лежал, вдавленный в снег, распластанный, неподвижный. Наконец-то Витька перезарядил оба ствола. Странно было видеть, как все глубже и глубже втягивались в глазницы закрытые глаза медведя. Уши были оттопырены, да и по откинутым лапам, по ткнувшемуся в снег носу было ясно — медведь убит. И все-таки Витька выстрелил еще раз. Медведь не шелохнулся. Витька стоял и, сам не зная зачем, водил рукой по своей щеке. Потом сел, положил на снег шапку. От нее, как от набрякшей на боку медведя шерсти, поднимался легкий дымок.