Тимофей Печёрин - Усы, лапы и хвост

И ведь память человеческую вроде не потерял, и разум… хотя кто сказал, что последний — прерогатива исключительно человека? Вон, другие коты, встреченные мной на улице, впечатления безмозглых тварей тоже не производили. Ни в чем мне не уступая, а кое в чем и превосходя. Тот же Рваный, стыдно признаться, разбирался в людях лучше чем я. Чем я, проживший человеком не один десяток лет!

А вы говорите: разум, разум…

Так, от запоздалой рефлексии я плавно перешел к вопросу, долженствующему вообще-то быть главным в теперешней ситуации. Как вообще могло получиться, чтобы я, человек, однажды оброс шерстью, сильно уменьшился в размерах и обзавелся усами, хвостом и четырьмя лапами?

В ответ воображение, прежде не шибко востребованное, с непривычки выдало целый ворох версий — одна другой несусветнее. Нашлось в нем место и злому колдовству; проклятью, в том числе родовому. Не остались обойденными ни чьи-то секретные эксперименты, ни козни инопланетян, ни даже кара Божья за некие грехи.

Ну а апофеозом таких размышлений стал некий предполагаемый, но еще непознанный, закон природы. Согласно которому, путем превращения в кота или в иную тварь, бессловесную и безобидную, из рода людского своевременно изымается потенциально опасная личность. Или наоборот: могущая стать слишком великой и несвоевременно подстегнуть развитие цивилизации.

Сколь ни льстило мне последнее предположение, именно версию о неведомом законе пришлось отбраковать в первую очередь. В полном соответствии с перипетиями мировой истории. Которая, знаете ли, ни в одну эпоху не знала недостатка ни в великих людях, ни, увы, в опасных злодеях — от маньяка, режущего горло, до зачинщиков мировых войн. Более того, между делом человеки разумные сподобились даже обзавестись оружием, способным уничтожить все живое на планете. В свете чего мысль о законе-охранителе казалась особенно смешной и нелепой.

Не вызывали теплых чувств и другие версии, но на сей раз от полнейшей своей бесполезности. Что инопланетяне, что наши же доморощенные, но все равно недобрые и могущественные, экспериментаторы были для меня недосягаемы. Даже в бытность меня человеком, что уж говорить о кошачьей вехе в моей жизни.

Некоторую толику надежды давала колдовская версия: все-таки любое заклятье-проклятье можно снять. А если оно, вдобавок, родовое, то с ним, наверное, даже можно жить. Почти по-людски — родители ведь живут. Не помешало бы их о том спросить… что, увы, тоже трудноосуществимо для существа, передвигающегося на четырех лапах.

И что же остается при таком раскладе? Правильно: принять произошедшее как кару Всевышнего… а вернее, как данное Им испытание. Смирить гордыню, покаяться в собственных грехах и молиться, молиться, еще раз молиться. К слову сказать, первый пункт не был бы лишним точно. Потому, прежде всего, что положение, более тому способствующее придумать было сложно. Стезя бродяги, тем паче — бродячего кота, бессловесного существа, смирению способствовала как нельзя лучше. И менее всего годилась для культивирования гордыни.

А кроме того, говоря откровенно, смирять было что. Молодой офисный служащий, что в свои двадцать семь успел обзавестись уже отдельной квартирой — я все чаще позволял себе смотреть свысока на окружающий мир. Да что там на мир, даже на родителей! Даром что имел-таки к тому основания.

И что же теперь? Когда блестящая карьера столь внезапно закончилась, а вожделенная квартира едва не превратилась для меня в ловушку, в тюрьму, а в очень близкой перспективе — даже в гробницу? Видимо, и впрямь придется вставать на путь покаяния и исправления. Всеми четырьмя лапами. С надеждой, что однажды так же исправится-выправится моя судьба.

…так прошло чуть больше недели. Продавщицы чередовались с регулярностью смены дня и ночи. Молодая не позволяла мне умереть с голоду, старшая — хотя бы терпела присутствие четвероногого постояльца рядом с собой. Под конец она даже прониклась ко мне чем-то вроде симпатии: по крайней мере, успела погладить пару раз. Что, признаться, оказалось неожиданно приятным.

Почти все время я проводил в магазине, лишь ненадолго отлучаясь по нужде. Но неизменно возвращался — благо, народная тропа сюда не зарастала, и дверь оттого частенько бывала открытой. Не считая этих кратких вылазок, равно как и необходимой траты времени на еду, сон и выслушивание молодой продавщицы, я проводил дни и ночи, предаваясь безделью. Так могло показаться со стороны… а на самом деле я размышлял, копаясь в собственной душе. Выискивал грехи. Больше-то что оставалось?

А затем, одним тихим утром идиллия моя кончилась. В магазин вот-вот должны были нагрянуть с очередной проверкой не то Роспотребнадзор, не то санэпидстанция. И меня, как фактор, прохождению проверки отнюдь не способствующий, решено было удалить. Причем как можно быстрее.

Без лишнего политеса старшая продавщица подхватила меня на руки и выставила за дверь. Немного потоптавшись у входа, я пошел прочь, немало удрученный и обиженный столь холодным прощанием. Шел я куда глаза глядят; со всей, недопустимой во внешнем мире, беспечностью. Из-за чего опасность, грозящую мне, вовремя не заметил.

И исходила оная не от хищников и даже не от злых людей. К стыду своему, о возможности этой я даже не думал. О том хотя бы, что проверка в приютившем меня магазине — не единственный визит представителей власти в эту часть города.

Вот потому я не придавал значения попадавшимся на пути мелким странностям. Например, отсутствию у родных мусорных баков Толстяка с его черным приятелем. Или совсем уж полному исчезновению собак, без того редких при свете дня. Доходить до меня начало, когда я увидел старенький неприметный фургон, припарковавшийся подле стены одного из домов.

А потом меня заметил человек с огромным сачком… и очень скоро соображать что-либо стало уже поздно. Оставалось лишь во весь голос призывать на голову этого человека проклятья, барахтаясь-путаясь в сетке. Тому, впрочем, было все равно: схватив меня руками в крепких рукавицах, человек довольно грубо зашвырнул меня в кузов фургона.

В очередной раз с полной тележкой продуктов дохожу я до кассы в торговом центре с красивым женским именем «Марина». В нетерпении жду своей очереди, чуть ли не считая каждый «пик» сканера. И сетую про себя на неподобающую медлительность девушки-кассирши. А когда подходит мой черед, с немалым облегчением принимаюсь выкладывать перед ней содержимое тележки. Кассирша успевает провести сканером по одной, максимум двум упаковкам… после чего вдруг невзначай поднимает на меня глаза.

Секунд десять я наблюдаю, как округляются они, и как вытягивается не по годам усталое лицо, а рука со сканером — опускается.