Ярослав Даркшевич - Росные тропы

Самый он суматошный, последний день. Самые суетные эти поскребыши. Совсем нас отец загонял. И можно его понять. Все поете. А ну как дождь. И сена-то не убрано всего с навильник, а не бросишь. Зима-то, ой, как долга. Да и сено у нас едовое, не то что с базара. Что ни клок — кружка молока.

Вершим стожок-последыш, и отец сразу добреет. Улыбается.

Обходим на прощанье стога. Любуемся. Хороши! По плечо суем в сено руку. Не греется ли? Сухая, колкая прохлада. А зелено-то, зелено. А аромат — хоть чай заваривай!

Уходим, уходим. И легок, и волен наш путь.

И снова зеленый мрак урмана. Дедка-столетка. Легкие тени хариусов. Лог, залитый небесными цветами. И всегдашнее отцовское «это надо же».

И снова о меде. И знаем, назавтра проснемся, а на столе банка, до краев налитая душистым солнцем.

Как славно спешить нам домой. Следить на ходу, как солнце прячет жар в синие леса. Остывает, темнеет устало.

Ах, солнышко-ведрышко! Помощничек наш, работничек. Столько дел переделало. Столько сена пересушило.

Затопил-заполнил мир запах свежего сена.

Легок да долог наш путь. Уж и солнце на отдыхе, как вырываемся мы на вольный, пригородный простор планевища.

Звездами усеян мир. И под нами, впереди, где город, тоже звезды.

Осыпаются спелые звезды августа. Те, что остались в небе, пронзительно-сини. Ледяные осколочки. А земные — теплые. Согрели их люди. Зовут они нас, подмигивают. И среди них звездочка нашего дома.

И слышно снизу. Кто-то большой-большой, сильный, вдоволь наработавшийся спокойно дышит во сне.

Это было год назад такой же ненастной осенью, где-то в конце октября. Проселки, размытые дождем, вконец вымотали Гену, нашего шофера, и «газик», кажется, уже выходил из его повиновения. Гена чертыхнулся, когда мы подпрыгнули на очередной колдобине, спрятанной под водой, и устало заметил:

— Доедем до Лебединого, там заимка рядом. Заночуем… Не видно ни черта.

— Докуда доедем? — не понял я.

— До Лебединого… Ну, озеро так называется.

— Лебединое озеро? Там что, лебеди живут?

— Ну да, потому так и назвали. Белые и черные есть.

Я с сомнением покачал головой: вроде всю Челябинскую область вдоль и поперек не раз исколесил, а про такое озеро не слышал. И в Октябрьском районе не впервые…

Видя мое недоверие, Гена устало махнул рукой:

— Сам увидишь…

— Кого? Лебедей? Да если они и живут тут, так давно улетели. Время-то совсем к зиме…

Гена ничего не ответил и с ожесточением прибавил газу. Ехали молча. Машина, урча, поднималась на какую-то сопку, и вдруг мы остановились. Гена открыл дверцу и, ежась от мокрого ветра, вышел:

— Вот оно, Лебединое, смотри.

Темнота стояла кромешная, и глаза долго не могли ничего разглядеть. Вдруг ветер разорвал на какое-то мгновение облака и проглянула луна. И тут метрах в двухстах я увидел небольшое вытянутое озеро. Его можно было сначала принять за широкую реку. Озеро как озеро, камыш кругом, за тем берегом лесок виднеется… Таких озер в Октябрьском районе видимо-невидимо. Неужели и впрямь облюбовали его лебеди, птицы привередливые, людского соседства они не любят… А тут дорога невдалеке проходит. Но я не стал донимать Гену вопросами: не любит он недоверчивых.

А это-уже приметы осени.

Мы прокатили еще с километр, и фары высветили откуда-то из темноты высокий крепкий забор, ворота. Гена посигналил, и вскоре мы въехали во двор. Нас встретил очень приветливый маленький старичок, похожий на доброго гнома.

…Поликарп Николаевич провел нас в избу, напоил ароматным чаем из старенького самовара, и пошел разговор о том, о сем — «на сон грядущий». Гена откровенно зевал, да и Поликарпа Николаевича, видать, мы подняли с постели…

Вдруг в дверь кто-то тихонько, чуть слышно постучал.

— А, пожаловал, гостей учуял, — улыбнулся старичок.

Он встал и открыл дверь в сени. А оттуда важно и степенно вышел… лебедь. Белоснежный красавец. Он не спеша, как-то по-утиному переваливал с боку на бок свое большое туловище, но даже эта неуклюжая походка не мешала ему сохранять грациозность и солидность. Он подошел к Гене, взял из его рук кусочек печенья, потом направился ко мне тоже за угощением.

Гена перестал зевать и, видя мое недоумение, рассмеялся:

— Слышь, дядя Поликарп, а ведь он не верил, что тут лебеди живут…

— А как же, — улыбнулся Поликарп Николаевич, — живут, давно живут. По весне вот прилетают, ну, а осенью прощаются. А с этой лебедушкой беда вышла: какой-то варнак подстрелил. Нет у некоторых людей ни стыда, ни совести. Разве ж можно в такую красоту-то стрелять…

Старичок посерьезнел, погладил по шее лебедя.

— Смотрю, все улетели, а эта плавает. Неладно, значит, что-то, думаю, у нее. Так просто не осталась бы. Стал подкармливать. Оставлю на берегу хлеб, а сам в сторону отойду. Подплывет, съест — и скорей обратно, в озеро. А однажды позабыл про нее: бабушка сильно захворала, вот и не принес обед. Под вечер вышел за ворота, а моя лебедушка рядом стоит и так просительно смотрит: мол, что ж это ты, старый, про меня забыл? Впустил я ее в дом, зашла, наелась и в уголочке пристроилась в сенях. Тут я и заметил, что подранена она, крыло перебито… Эх, в такую красоту стрелять!.. Вот с той поры и живет у нас, уже, считай, месяц пошел.

…Рано на рассвете мы попрощались с этим гостеприимным домом. Но за делами и заботами я не забыл этой удивительной истории. И когда нынешним летом мне довелось быть в Октябрьском, я поспешил заглянуть на заимку к Поликарпу Николаевичу. Он узнал меня, был очень рад, а когда я упомянул про лебедя, сразу повел к озеру. Оно заметно обмелело этим летом, камыш пожух, но лебеди не изменили своей давней привычке и снова прилетели сюда. Они плавали далеко от берега, возле дальнего лесочка. Правда, черных среди них я не увидел.

Во время перелетов на озере отдыхают лебеди.

Поликарп Николаевич громко крикнул, от стаи лебедей отделился один и, легко поднявшись в воздух, подлетел к берегу.

— Узнаешь? — улыбаясь, спросил меня старичок.

— Ваша лебедушка?

— Она…

Поликарп Николаевич протянул ей кусочек хлеба, и птица осторожно взяла его из рук своего спасителя. Остальные лебеди криком выражали свое беспокойство, но эта была спокойна. Она еще немного поплавала вдоль берега, а потом снялась и полетела к своим сородичам.

— На этот раз зимовать у вас не останется? — спросил я.