Редьярд Киплинг - Книги джунглей

— Слушайте, братья мои, слушайте и вы, владыки мои, в загонах, ибо я, Мачуа-Апа, говорю! Этот малыш будет теперь называться не Маленьким Тумаем, но Слоновым Тумаем, как звали его прадеда до него. То, чего не видел ни один человек, он видел в течение всей долгой ночи, и к нему благосклонны слоновый народ и боги джунглей. Он станет великим следопытом. Он станет более великим, чем я, даже я, Мачуа-Апа. Он пойдёт по новому следу, и по старому следу, и по смешанному следу, — и глаза его будут ясны. Он не повредит себе в кхеде, когда побежит под брюхами слонов, чтобы вязать канатами диких бивненосцев, и если он поскользнётся у ног нападающего слона, этот слон будет знать, кто он, и не раздавит его. Айхай! Владыки мои в цепях, — он промчался, кружась, вдоль ряда загонов, — вот малыш, видевший ваши пляски в ваших потаённых убежищах, — зрелище, которого не видел ни один человек! Почтите его, владыки мои! Салам каро [52] Салам каро — приветствуйте. , дети мои. Приветствуйте Слонового Тумая! Ганга Паршад, ахаа! Хира Гадж, Бирчи Гадж, Катар Гадж, ахаа! Падмини, ты видела его на пляске, и ты тоже, мой Кала-Наг, жемчужина среди слонов! Ахаа! Все вместе! Слоновому Тумаю! Барао!

И при этом последнем диком крике все слоны подняли хоботы, коснувшись их кончиками своих лбов, и протрубили полный салют — оглушительный, громовый раскат, которым приветствуют одного лишь вице-короля Индии — саламат кхеды.

Но всё это было в честь Маленького Тумая, видевшего то, чего до него не видел ни один человек,— пляску слонов ночью в сердце гор Гаро!

Колыбельная, которой мать убаюкивала маленького братишку Тумая

Целый месяц шёл дождь, заливая лагерь, где собрались тридцать тысяч вооружённых мужчин и тысячи верблюдов, слонов, лошадей, волов, мулов. Все они собрались в местечке под названием Равалпинди по приказанию вице-короля. Вице-король Индии принимал с визитом эмира афганского.

Эмир взял с собой свиту в восемьсот всадников. Никогда прежде не видели они лагеря, тем более паровоза. По приказанию своего дикого повелителя явились они откуда–то из глубины Центральной Азии, из очень дикой страны, — совсем дикие люди и совсем дикие лошади. Каждую ночь в лагере что–то происходило. Или табун этих лошадей срывался с привязи и в кромешной тьме носился по лагерю, сметая всё на своём пути, или верблюды вырывались на свободу и бегали, спотыкаясь о растяжки, — словом, вы представляете, как это было приятно для людей, тщетно пытавшихся уснуть. Моя палатка стояла в стороне от верблюжьих троп, и я считал себя в безопасности, но однажды ночью кто–то сунул ко мне голову и крикнул:

— Убирайтесь, быстро! Они идут, мою палатку уже снесли.

Хорошо зная, кто такие они, я быстро натянул ботинки, плащ и вывалился в слякоть. Маленький Викси, мой фокстерьер, вылез с другой стороны. Затем раздалось ворчание, бульканье, рёв, центральный шест треснул и завертелся, как взбесившееся привидение. В палатку врезался верблюд, и хотя я был очень зол, удержаться от смеха не смог. Но я знал, сколько верблюдов на свободе, и побежал, пропахивая борозду через грязь.

Вскоре лагерь остался в стороне. Споткнувшись об орудийный лафет, я понял, что под дождём забрёл куда–то к артиллерийским тылам, куда пушки отвозят с позиций на ночь. Не желая больше блуждать в темноте и мороси, я накинул плащ на ствол задней пушки, нашёл несколько булыжников, соорудил с их помощью нечто вроде вигвама, улёгся на лафет и стал думать, куда делся Викси и куда же забрёл я сам. Я уже собирался уснуть, как вдруг услыхал звон сбруи, фырканье, и мимо меня, потряхивая мокрыми ушами, прошёл мул. Он был из батареи горной артиллерии. У седла звенели и бренчали подвязанные стремена, цепочки, колечки и прочие детали необходимого снаряжения. Винтовые пушки — это аккуратные маленькие пушечки, состоящие из двух половин. Их берут в горы всюду, где может пройти мул, и на месте свинчивают. При действиях в скалистой местности они незаменимы. Следом шагал верблюд. Его длинные ноги шлёпали и хлюпали по грязи, шея раскачивалась взад–вперёд, как у заблудившейся курицы. По счастью, в Индии я выучился звериному языку (разумеется, не диких зверей, а лагерных животных) и понимал, что он говорит.