Юрий Куранов - Избранное

Похоже, что возле этого острова кто-то тихо поет. Пожалуй, это поет Наташа. Скорее всего, это она… Кто может ночью петь возле островка? И видны две небольшие лодки. Они стоят на воде. Среди звезд. И словно чего-то ждут.

Пожалуй, надо плыть к ним. Осторожно плыть, не задевая веслами звезд. И слушать, как над водой медленно снижается далекий дым рыбачьего костра.

1962 г.

В городке Вашем нет моря, и поэтому вечером он кажется пустынным. Только по узеньким улицам с крошечными черепичными домиками журчат быстрые темные речки. Мне показалось, что у Вас их там множество. И удивительно — не замерзают они даже зимой.

Вчера вечером я сидел в небольшом кафе, что внутри углового дома одной из Ваших главных улиц, напротив книжного магазина. Там было уютно и немного тоскливо, как это бывает осенними вечерами в кафе или чайных забытых провинциальных городков, все равно где — в Сибири, на Урале, в Карелии… В углу там стоит музыкальный ящик, в него нужно бросить монету, и он сыграет Вам пластинку. Пожилой мужчина все вставал из-за столика и опускал в этот ящик одну монету за другой. А игралась ему все одна и та же песня, какая-то грустная. Эта латышская песня походила на нашу «Позарастали стежки-дорожки…». Пела женщина. Пожилой мужчина, на вид рабочий, был хмелен, но оставался корректен и молчалив. Он только сидел, обхватив голову руками и закрыв глаза.

Мужчина сидел за моим столиком, и я хорошо видел его сухощавое лицо с отяжелевшими, морщинистыми веками. Вскоре музыкальный ящик замолчал, — кажется, испортился, — и молча сидел мужчина. Но потом он не выдержал и поднял на меня глаза. Глаза его были удивительной приветливой синевы. Ему хотелось поговорить. На довольно хорошем русском языке он мне начал рассказывать, будто в Вашем городе живет девушка, которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде, летом она сплетает венки из одуванчиков, заходит высоко вверх по реке за город и пускает венки по течению. Она будто бы любит положить букет сирени кому-нибудь на крыльцо, только чтобы никто ее не видел. Она поет звучные песни, но делает это рано утром или далеко за городом. Она еще много чудесного…

Когда я вышел из кафе, было темно. В темноте за городом слышался гул водопада. Я долго ходил один по пустынным улицам и думал об этой девушке. Мне казалось, что ее нет на свете, все только выдумал этот пожилой человек с удивительными синими глазами. Но он так утверждал, что есть. Он даже говорил, что живет она в доме над Румбой и зовут ее Вентой. Он говорил, что ей даже можно написать письмо по этому адресу и она получит.

Вот я и пишу Вам. Если Вы есть на свете, ответьте мне. И мне станет радостно. Мне очень хочется, чтобы Вы были и чтобы я получил от Вас письмо.

Пишите мне в Михайловское,

на старую Мельницу.

P. S. Тот мужчина еще говорил, будто когда Вы смотрите на человека, тот начинает слышать в сердце гул водопада и его охватывает тревога. Правда ли это?

Вчера я приехал в Ленинград. Я здесь в командировке. И весь вечер ходил по улицам. Я выбирал улицы с каналами. Каналы здесь нынешней зимой тоже не замерзают. Когда по воде рассыпается какая-нибудь неоновая надпись, кажется, что это зерна катятся по волнам для какой-то важной птицы. Такие птицы сидят по краям одного мостика. Тяжелый снегопад опускался над ними. А птицы сидели молча и своими львиными лицами смотрели на прохожих.

Я очень люблю Ленинград, наверно не только потому, что здесь родился. Здесь можно долго ходить по набережным, по крылатым мостикам, по каналам. Но сегодня мне здесь так же одиноко, как тогда, в Кулдиге. Только тут повсюду слышится дыхание моря, и какое оно тревожное и мощное. На Невский лучше не выходить. Сколько там народу! На Невском кажется, что нет ни Кулдиги, ни Михайловского, ни моего маленького озера Маленца, ни Мельницы, в которой я живу.

А там, вокруг Мельницы, всю ночь, наверное, бегал заяц. И оставлял в сосняках и по холмам длинные петли своих бисерных следов. Может быть, там уже лежит письмо от Вас?

Напишите мне.

Интересно, чем Вы сейчас заняты? В такое утро, когда еще темно. Купаетесь в водопаде? Или бежите где-то на лыжах? А может, Вы проснулись, зажгли лампу и сидите у окна? Вы читаете стихи? Томик Пушкина?

Читаете ли Вы сейчас? Или что Вы сейчас читаете?

Пишите мне.

Мне кажется, вчера я видел Вас. Японская коробочка для лекарств черного лака висела на сером шнурке. На этой коробочке каким-то туманным золотом нарисованы три женщины. Одна стоит с опущенным в руке круглым веером, другая рядом, она просто чем-то увлечена. Обе смотрят на третью, совсем юную девушку, которая держит в руке игрушечный парусник. Она показывает этот парусник подругам, и по выражению лица чувствуется, что читает стихи. Вот эта девушка, по-моему, — Вы.

Я уверен теперь, что когда-нибудь приеду в Кулдигу и встречу девушку с маленьким парусником в руке.

Интересно, кто же Вы на самом деле? Может быть, Вы рыбачка и ловите в водопаде лососей? Поймаете лосося и отпустите. Тогда какая же Вы рыбачка? А может быть, Вы, скажем, шофер? Сейчас многие девушки работают шоферами. И приятно видеть девушку-шофера. Вы возите детей купаться на речку или бродить по янтарным замкам. Чтобы дети удивлялись и радовались. Или Вы развозите на своей машине цветы. Маленькие японские букетики цветов. Или простые цветы полевые. Полный кузов! А, теперь я знаю, кто Вы. Вы садовница! Вы сами выращиваете цветы. И потом берете их большим ворохом, выбегаете над Румбой и пускаете в воздух, как воздушные шары. По одному, по два, помногу. Они летят высоко над солнцем. Золотые, белые, малиновые…

Я пока еще в Ленинграде. Скоро домой. Я хочу верить, что на Мельнице меня ждет от Вас письмо.

Пишите мне.

Я домой вернулся рано утром. Автобус идет только до поселка который здесь у нас называют мерзким словом — Пушгоры. Получается что-то вроде гор Пушнины. В то время как это всего лишь Пушкинские Горы, которые раньше назывались Святыми Горами. При Пушкине. Какое счастье, что он не слышит этого страшного слова: Пушгоры.