Юрий Куранов - Избранное

— Я пахать буду.

— Ты и так пашешь.

— Чего я сейчас пашу? — обиженно протянул Енька. — На этих клячах? На коровах еще пахать недоставало. — Он поглядел на стадо и на всякий случай крикнул комолой корове: — У ты, сатана!

— А знаешь, — сказал Олег, снова издали разглядывая выворотень, — в тропических странах дерево хлебное есть. Хлеб растет на нем буханками. Лес бы такой насадить. Да?

Енька поднялся, взял бич и, стреляя бичом в воздухе, обошел стадо. Комолая корова сразу отбежала далеко в сторону и опустила голову, косясь одним глазом.

— Да и лес не то, — сказал Енька, вернувшись. — В лесу темно, зверье всякое. Вот поле засеять. Как ветер по нему пойдет, аж все заполыхает. И конца полю нет. А потом его дождем польет. Поднимется оно. Убирай только.

Енька говорил и смотрел за Иртыш. За Иртышом собиралась туча. Она покачивалась, вздувалась и готовилась двинуться.

— Только бы не на этих клячах убирать, — вздохнул Енька. — А комбайн стоит. Отца нет. Митьки нет. Мать велит зимой на курсы идти, технику эту всю изучать.

— Пойдешь?

— Пойду. Что делать? Неохота, правда: голову сломаешь на этих шестеренках. Да надо. Никого во всем селе-то мужиков не осталось. Мать говорит, с той весны на коровах пахать придется.

— Война уж к тому времени кончится, — сказал Олег.

— Война-то кончится, это ясно. Отец вернется. Трактор в МТС возьмет, и пошла деревня пахать да убирать.

Олег поставил на землю выворотень, который уже превратился теперь в человека, смотрящего из-под руки вдаль с удивлением и заботой, чуть подогнувшего колени, чтобы удержаться на встречном ветру. На ногах надеты валенки с калошами. Волосы человека развевались, и развевался за спиной пиджак, тоже вздутый ветром. Человек был не стар и не молод, он казался вырезанным из кости, хотя пахло от него свежей прохладной древесиной березы.

— Этакий Ветерко, — сказал Енька.

— Ага, Ветерко, — согласился Олег.

— А тебе бы художником стать, — сказал Енька.

— Я бы стал, — кивнул Олег, разглядывая Ветерка и немного удивляясь тому, что получилось. — Я бы с охотой… скульптором стал.

— Кончится война, ты и становись художником. Потом нарисуешь меня, как я хлеб собирать в поле буду.

— Ладно. Я уже и так думаю: кончу школу и — в училище художественное. Или прямо на будущий год пойду. Из восьмого класса без экзаменов примут. — А знаешь, как художники живут? — встрепенулся Олег. — Рисуют, и все. И денег у них много. Веселые все. Хохочут. И все их уважают.

— Чего им не хохотать, — сказал Енька. — Ковры вон, знаешь, на базаре — триста рублей. Две буханки хлеба зараз купить можно. Один художник в селе, из эвакуированных, он хоть с атласа географического, хоть с открытки срисует.

— Знаешь, у отца там книжка есть, — сказал Олег. — Я читал недавно. В Венеции он давно, правда, жил…

— Я слышал про Венецию, — сказал Енька. — На островах стоит она. В Италии, кажется.

— Ну да, — сказал Олег, поглядывая, как на них, низко склонив голову, идет комолая корова. — Сто шестьдесят каналов там. И по улицам на лодках ездят. Лодки все такие сверху бархатные.

— Как же они, бархатные, не тонут? — удивился Енька с недоверием.

— Обшиты они бархатом. И каждую ночь там огни жгут, пляшут и в масках бегают. Хохочут все.

— Сейчас не больно похохочут, — сказал Енька, — сейчас немцы там.

Корова опять остановилась рядом и стала смотреть на Ветерку.

— Ну? — спросил Енька.

Корова помотала безрогой головой.

— Молоко у нее хорошее, — сказал Енька. — У комолых коров молоко всегда хорошее, только мало. А ну, пошла!

— Ну вот, — продолжал Олег. — Там во дворце Дож жил. Перед его дворцом лев стоял каменный. Туда обычно доносы, в пасть ко льву, клали. Тогда только и доносили друг на друга. И два художника заспорили: они оба любили одну девушку. Джулия ее, кажется, звали. И ночью решили на шпагах драться. И девушка ночью побежала и бросила записку в пасть льву. А всех, на кого донос, тогда обычно пытали. Художников этих ночью же вызывают на суд. Ну, думают, раз сюда попали — пытать будут. Стоят. Их спрашивает Дож: «Нам стало известно, что вы намерены этой ночью убить друг друга. Правда это?» — «Правда», — говорят, а сами трясутся. «Ваш талант принадлежит Венецианской республике, — говорит Дож, — и вы обвиняетесь оба в том, что посягнули на ее собственность». И присудили им сражаться не на шпагах, а кто лучше картину нарисует. Тот, кого эта Джулия любила, и победил. Тициано звали его.

— Забавно, — усмехнулся Енька. — Я бы тоже, пожалуй, стал художником. — Он посмотрел в сторону деревни и еще сказал, укладываясь поудобнее: — Вон Зина идет.

Зина шла торопливо. Потом побежала. Она подбежала, посмотрела на Олега удивленными глазами и сказала:

— Я письмо тебе принесла.

— Какое письмо?

— Не знаю какое. От отца.

В стороне прокатился гром. Прокатился резко, как на бричке.

Олег разорвал конверт. Зина смотрела, как у него трясутся руки, а Олег старался успокоить их.

— Отец ранен, — сказал Олег и закрыл глаза.

— Как ранен? — сказал Енька и приподнялся на локте.

— На фронте был, и ранили его.

— Какая радость! — сказала Зина и села рядом с Олегом.

— Вот здорово! — сказал Енька и встал. — Это здорово! Олег, ты представляешь!

— Он пишет, что целый год искал нас и никак не мог узнать, где мы: то воевал, то в госпитале. А теперь новое назначение он получает и часть новую ему дадут. Был в Куйбышеве, туда все переведено, там и напал на след. Говорит, что скоро всем документы выхлопочет.

— Олег, это так здорово! — сказала Зина.

— Я пойду письмо писать. — Олег встал.

— Подожди ты, — сказал Енька.

— Письмо напиши и телеграмму дай, — сказала Зина.

— Денег у меня нет на телеграмму, — задумался Олег.

Енька полез в карман и выгреб горсть монет. Пересчитал.

— Вот, — сказал он, — рубль пятьдесят. В чику вчера выиграл.

— Да у меня два рубля есть, — сказала Зина. — Мамка на хлеб давала.

Олег тоже порылся в карманах и вынул два пятака.

— Вот и еще десять копеек, — сказала Зина.

— А сколько нужно на телеграмму? — спросил Олег.

Никто не знал.

— Я пойду. — Олег спрятал деньги в карман и побежал в деревню.

— И я тоже, — сказала Зина. — А это что? — Она посмотрела на Ветерку.

— Это Олег вырезал, пока пасли, — сказал Енька.

— Забыл от радости-то, — улыбнулась Зина.

Она взяла Ветерку и пошла за Олегом, неся Ветерку на локте и покачивая, вроде баюкая.

Туча перевалила через Иртыш, но шла стороной. Верхним краем она закрыла солнце и сияла, плавилась этим верхним краем. Гром прокатывался в туче из одного конца в другой. И после каждого удара дальний отзвук еще долго отдавался над полями. Под тучей лежали луга. Трава на них, давно уже скошенная, взрастала вновь. Дождь ровной сверкающей стеной одевал травы вдоль Ключа. За Ключом тоже бродило стадо. Дождь приближался и прятал стадо в густой пропаренный дым.