Юрий Куранов - Избранное

— Это видно будет, — сказал Олег.

— А где ты был? Лица на тебе нет. От отца что-нибудь нехорошее? — сказала Мария.

— На цыган я напал, — сказал Олег.

— Ну и что? — сказала Мария строго и поставила стакан на стол.

— Ничего. Сидят в роще.

— Не тронули? — спросил Енька.

— Нет. Не тронули. Где им…

— А Бедняга вон объяснял, — сказал Енька, выпив и заедая капустой, — от самого Урала идут они. Тянут все, воруют, людей ловят. Бедняга сказывал…

— Стерва он, твой Бедняга, — сказала Мария. — Язык ему отрубить, сухой скотине. — И выпила.

— Да я чего, я ведь только дома говорю, — отвернулся Енька.

— И дома такого не говори, — сказала Мария. — Ух, Бедняга, доберусь я до тебя. А где они? В роще?

— В роще. Костер разводят. Трясутся, — сказал Олег.

— Ладно, вы сидите, — сказала Мария. — А я пойду.

Она вылезла из-за стола. Принесла из-за печки еще бутылку, уже красного вина, отправилась доить корову. Подоила. Молоко процедила в избе. Накопала в огороде полмешка картошки. И ушла с мешком, выпив на дорогу стакан вина.

Уезжал Олег ранним утром. Из деревни провожал его Енька. Пароход пришел снизу. Еще издали ударил в пристань гудком. И привалил к причалу.

И народ бросился с парохода. Бежали в глубину пристани по дощатому протоптанному тротуару, и опережали друг друга, и толкались. По обеим сторонам тротуара сидели торговки. Они сидели с раскрытыми мешками мелко нарубленного самосада. В мешки с неба сыпался редкий дождь. Из мешков пахло крепко кирпичным чаем. И в мешках стояли стаканы.

— По десятке, по десятке стаканчик! — кричали одни.

— Восемь, восемь! — кричали другие.

— Самосад-самосадушко. Десять рублей стаканчик! Хлебнешь-дыхнешь, свет с овчинку покажется!

Кто вынес молоко — помалкивали. Пассажиры бежали сюда сами. Толпились. Какая-то женщина в расстегнутой кофте, с наскоро спрятанной под кофту грудью, протискивалась к старухе, сидевшей с бидоном варенца. Старуха держала бидон между ног. А женщина протискивалась к ней и все говорила:

— Граждане! Гражданочки! Дайте кружку взять. Четверо ревмя ревут, маковой росинки от самого Тобольска во рту не было.

Молодой солдат шел, разглядывая торговок, и остановился перед женщиной с вязанкой калачей на плече. Солдат остановился в распоясанной гимнастерке, с золотым зубом. Он слегка присел перед женщиной, развел руками и пропел простуженным голосом:

И заприплясывал, отстукивая подошвами сапог по тротуару:

— По тридцаточке, по тридцаточке, — сказала женщина, потряхивая калачами.

Солдат вынул пачку денег, отдал ей две красные тридцатки, взял два калача. Потом он подошел к другой торговке, наклонился над мешком табаку и сказал:

— Сыпь.

— Денежки, денежки, — запричитала торговка. — По десятке, по десятке стакан.

— Сыпь, — сказал солдат, оттопырил карман галифе и помахал в воздухе пачкой денег.

Торговка стала сыпать ему в карман стакан за стаканом и все считала и старалась набавить счет. Солдат не перебивал ее. Солдат набил карман табаком и подал ей большую пачку небольших бумажек. Торговка схватила деньги, а солдат ушел. Торговка быстро принялась деньги пересчитывать и вдруг завопила, вскочила на ноги, хотела бежать, но села на место и ухватилась за мешок, продолжая вопить:

— Тварь бессовестная! Черт косорылый! Деньги-то царские сунул, сатана, сукин сын. Где только, сволочь, выкопал!

Кругом захохотали.

Енька схватил большой чемодан с книгами и, кособочась под тяжестью, побежал по трапу на пароход. Олег взял другой чемодан, с одеждой, и сумку с буханкой хлеба.

— Где билет? — спросил сонным голосом животатый матрос, глядя на них сверху. Матрос был огромен, его лицо тучнело где-то высоко, круглые глаза смотрели вниз неподвижно, будто лежали на толстых щеках и все боялись выпасть и покатиться по щекам, подбородку и вдоль живота по тельняшке.

— Вот билет, — сказал Олег, — четвертый класс.

— До Омска? — спросил матрос, вращая глазами.

Еньку он отстранил, а Олега пропустил на пароход. Олег пошел по железному полу. Его обдало жаром, потным духом, запахом селедки, рогож, он все время ступал по чьим-то ногам. Он ступал и не мог найти свободного места.

— Миленький, иди сюда, иди сюда, — сказала из темноты какая-то старуха. — Вот местечко, потеснюсь. Хучь спать можно станет, посторожишь. Вторую ночь не сплю.

Олег положил рядом со старухой сумку с буханкой хлеба, чемодан с одеждой и побежал за чемоданом с книгами.

— Скорей, — сказал Енька, — уж отходить будет.

Олег дотащил чемодан до места и заторопился к трапу. Но длинный гудок уже затряс пароход, и народ побежал с пристани. Толпа потащила Олега назад. Олег изворачивался и старался протиснуться к трапу. Он протиснулся, когда матросы подняли трап с двух сторон и швырнули его внутрь парохода на железный пол.

Енька стоял на причале, махал рукой и кричал:

— Ничего, ничего! Прощай! Увидимся! Вспоминай, брат! Приезжай к нам!

В глубине парохода что-то двинулось, зашипело и ударило. Потом ударило еще и еще, все быстрее, быстрее, но неторопливо. Будто кто проснулся там внизу, теперь потягивался и лез на палубу, но срывался.

Пароход отвалил и пошел вдоль берега, а Енька уплывал назад, и Олег бросился вдоль борта на корму. На корме сидел народ. Многие спали, подложив под голову кто шапку, кто кулак.

Енька махал издали и кричал:

— Не забывай! Оле-е-е-е…

На пристани стало пустынно.

Пароход выходил на середину реки. И там позади поднималось из-за села солнце. Оно поднималось среди разорвавшихся на время туч, медное, круглое. Поднималось в небо, по которому быстро шли облака. А пароход уходил и хлестал по воде колесами.

Олег до ломоты в глазах всматривался в уплывающий берег. Енька все махал на причале. Теперь он махал кепкой. И вдруг увидел Олег, что кто-то идет вдоль берега за пароходом. Идет и торопится. Олега толкнули. Он посторонился. Мимо прошли какие-то люди, неся в руках бутылки с молоком и калачи. У противоположного борта кормы стоял мужчина в полушубке, а молодая женщина держала его за руку и что-то говорила ему, заглядывая в лицо.

Пароход уходил вниз, но солнце поднималось и нагоняло пароход. Оно светило уже над широкой гладью железной воды. И вода катилась от парохода назад. И горизонт не уходил, а гнался за пароходом, одновременно скатываясь под солнце. От этого кружилась голова и трудно было устоять на ногах.

Но Олег стоял и смотрел, как там, уже вдалеке, все шла, шла и наконец побежала Зина в синем своем платочке. Зина не махала рукой, а просто бежала и смотрела на пароход.