Анастасия Перфильева - Пять моих собак

Пришла Хая Львовна. Запричитала:

– Опять! Вам работы мало? Чтобы обо мне так заботились, как вы о собаках…

– Да она же маленькая, тихая. Это очень ласковая порода, комнатная, называется спаниель. И умная.

Хая Львовна только руками развела.

Ночью я проснулась оттого, что по моим ногам кто-то ходил. Включила свет. На полу тут и там поблёскивали аккуратные лужицы. А на тахте у меня в ногах, серьёзно помаргивая, сидела и грызла одеяло Машенька. Она выспалась и спать больше не собиралась.

– Но как же мы всё-таки будем её звать? – спросил Вася. – И надо серьёзно заняться её воспитанием.

Вся наша маленькая семья была уже в сборе. Вася приехал из больницы, Андрей – из Ленинграда. Я, конечно, не выдержала: рассказала мужу до срока, кто ждёт его дома.

Приехав, Вася сильно разочаровался.

Машенька оказалась порядочной флегмой, лентяйкой. Больше всего она любила поспать и поесть. А когда просыпалась, начинала грызть без разбора всё: книги, ножки стульев, мои босоножки, Андрейкин портфель… К тому же Машенька подурнела: у неё заболели глаза. Пришлось обратиться к врачу. Тот прописал альбуцид, и теперь каждый вечер начиналась мука.

– Машенька, иди сюда! – говорила я.

Увидя в моих руках пипетку с лекарством, она проворно забивалась под шкаф. Мы отодвигали шкаф – пряталась под стол или за книжную полку. Наконец, выманив с большими усилиями, я брала её себе на колени; Машенька напрочь пригибала голову и, только поняв, что сопротивление бесполезно, позволяла капнуть себе в глаза. Спрыгивала, отряхивалась, как после купания, и снова пряталась. Ещё долгие годы спустя при словах «Давай капнем в глаза?» Машенька всегда удирала…

– Так как же мы будем её звать?.. Знаете, я сегодня купил в охотничьем магазине книгу. Вот, смотрите!

Вася торжественно вытащил её из портфеля. На обложке были нарисованы два спаниеля: один плыл среди тёмных полос, изображавших болото, второй тащил в зубах похожую на куклу утку.

Вася отыскал в книге главу «Уход и воспитание щенков». Уход был сложный, а воспитание… Щенков первые три месяца полагалось, кроме каши и молока, кормить морковью, витаминами, рыбьим жиром, специальным фаршем, ещё и ещё чем-то. Учить надо было: гулять «у ноги»; поднятием руки укладывать на землю; опуская руку, приказывать встать; голосом звать «ко мне»; свистать как-то особенно; учить носить поводок, поноску…

Батюшки мои родимые! Да если выполнять все требования, когда же мы будем работать?

Из книги мы узнали также, что элита – просто высший сорт, а зимний помёт – это когда щенки родятся зимой, а не весной, что хуже, так как весной малышей можно вскоре выпускать гулять.

Мы решили: ничего страшного не случится, если будем воспитывать собаку не точно по книге!

А вот с выбором нового имени произошёл конфуз.

Вася предложил переделать Машеньку в Матрёшку, Андрейка – в Молли. Я робко сказала: «Лучше звать её Милка»… Спорили мы долго и решили бросить жребий. Нарезали бумажек в старую Андрейкину кепку и положили на пол. Какую Машенька вынет, так и назовём.

Она подошла охотно. Подрагивая хвостом, сунула нос в шапку, перешарила бумажки, обнюхала, но не взяла ни одной. Вася позвал строго:

– Матрёшка, ко мне!

Андрей крикнул баском, у него уже ломался голос:

– Молли, сюда!

Я сказала тоже строго:

– Милка!

Машенька не подумала подойти ни к кому; она залезла на подстилку и собралась всхрапнуть.

Как раз в эту минуту позвонил телефон, говорила моя мама.

– Мама! – воскликнула я. – Ты понимаешь, что у нас происходит? Мы же не можем больше звать новую собаку твоим именем! Выбираем другое, никак не выберем, а она ни одного не слушается…

– Прекратите заниматься глупостями, – спокойно скзала мама; она была старушкой строгой и с чувством юмора. – Считайте, что Машенька названа так в МОЮ ЧЕСТЬ, и перестаньте мучить ни в чём не повинное животное. Во всех колхозах сколько угодно коров и свиней Машек, козлов Борек и быков Весек. А уж если не хотите звать её Машей, зовите хотя бы Манькой!

– Значит, ты не обижаешься? – переспросила я. Мама сказала, что ждёт нас вместе с Манькой обедать в воскресенье, и положила трубку.

– Манька… – Вася покачал головой. – По крайней мере Манюня, это я ещё понимаю.

Так наша спаниелька превратилась в Манюню.

…Наступила очередная и всегда новая весна.

Даже в городе стало легче дышать. Прозрачное небо только к вечеру заволакивал дымный туман. На деревьях во дворе из лопнувших почек, как птенчики из гнёзд, выглядывали зелёные листья. Ребятишки под нашими низкими окнами устраивали такой галдёж, что Манюня (она подрастала поразительно быстро, хотя мы кормили её, конечно, не по книге) становилась на задние лапы и училась лаять. Первый её лай был просто возмущённым, срывающимся тявканьем. Однако скоро он перешёл в настоящий внушительный и басовитый лай. Кстати, басом Манюня не только лаяла: когда спала, она храпела низко и густо, как здоровый мужик. Её будили, она переваливалась на другой бочок и снова выводила басовитые рулады. Может быть, оттого, что любила спать необычно? Мордой книзу, задком кверху, в самых неудобных позах.

В один из свободных дней, когда потеплело, я решила навестить за городом родственников и взяла Манюню с собой.

В поезде она вела себя превосходно. Но когда сошли на платформу, замерла как вкопанная, я не могла сдвинуть её с места. Видимо, ошеломили новые запахи. Долго и тщательно, как следопыт, вынюхивала она каждую ступеньку платформы, валявшуюся в кустах ржавую консервную банку, редкие новые травинки и высохшие старые… Не помогали ни окрики, ни дёрганье поводка. Пока Манюня не освоилась с новыми запахами, она словно оглохла. Зато потом резво потащила меня по тропинке.

Мы зашли в рощу, и я спустила Манюню с поводка. Но она не побежала вперёд, хотя дальше виднелась чудная, поросшая травой поляна. Остановилась опять и стала изучать тропку: чёрный нос не подымался от земли, уши тряслись и хлопали; Манюня даже хрюкала, исследуя каждый валявшийся камень, сучок или комок земли.

– Ко мне! И вперёд! – протягивая руку, приказала я, теряя терпение.

Манюня оглянулась – мол, отстань, пожалуйста! – и, тщательно подрывая лапкой, втиснула морду под какую-то коряжину. Мне удалось оттащить её от коряжины, и я ахнула: светлая чистая морда по уши была заляпана землёй, а лапы, мохнатые чистые лапы превратились в грязные ошмётки.

«Ну и ну! – подумала я. – Всю красу сразу растеряла»…

Дальше мы шли довольно долго спокойно. И вдруг Манюня исчезла. Она исчезла в кустарнике с такой быстротой, что я не успела заметить, куда она устремилась.

– Манюня, вернись!

Этого памятного с детства слова она слушалась обычно беспрекословно. И сейчас послышалось невнятное бульканье, всплеск. Сквозь голые ветки показалось что-то светлое, скрылось…