Анастасия Перфильева - Пять моих собак

– Да, пожалуй, бешенство отпадает, – согласилась тётя Ира. – Но учтите: тяжёлое дыхание, повышение температуры и вялость у собак, как и у людей, – признаки лёгочного или сердечного заболевания.

– Почему лёгочного, почему сердечного? Ты же не ветеринар.

– Да, его надо вызвать, немедленно!

И добрейшая тётя Ира стала энергично собираться, куда – сама точно не знала.

– Она не умрёт? Она не умрёт? – со слезами твердила Юлька.

Манюня, чувствуя себя причиной общего волнения, опять слабо постучала об пол хвостом и тяжело засопела, почти захрюкала.

– Подождём вечера, – решил добрейший, но более разумный дядя Володя. – Вдруг ей станет лучше?

Настал вечер. Тётя Ира, дядя Володя и Юлька не отходили от Манюни. Казалось, ей и правда становилось лучше. Бока опадали, дыхание налаживалось, глаза веселели.

Часов в семь дядя Володя попробовал дать Манюне корочку сыра. Она лизнула её, подняла голову и съела.

– Ест! Уже ест! – радостно закричала Юлька. В это время, смущённо улыбаясь, к тёти Ириной террасе подошёл старичок сосед.

– Вы знаете, у нас такая неприятность! – встретила его тётя Ира. – Бедная Манюня заболела. Сейчас ей лучше. Мы так перепугались…

– Манюня? Заболела? Ничего удивительного. – Сосед добродушно засмеялся. – Да она просто объелась! Представьте: вчера вечером жена поставила под террасу кастрюлю с супом, где была порядочная кость, и полкило сарделек в миске. Поставила по рассеянности на собачье место. Манюня прибегала к нам рано утром. Все видели. Слазала, как обычно, под террасу, а недавно жена обнаружила, что от запасов осталась только одна сарделька! Нет-нет, собака не виновата: мы же сами учили её находить спрятанное! А крышку с посуды не так уж трудно спихнуть, правда? – И сосед снова весело рассмеялся.

Сконфуженная тётя Ира молча всплёскивала руками…

Манюня так и осталась на всю жизнь обжорой. Не то что Бобка или Буля. Кто знает, не этим ли объяснялся её ровный, спокойный характер? Хотя нет, Буля ел мало, а характер у него тоже был прекрасный.

Манюня и сейчас живёт у нас.

Мы давно уже получили новую квартиру. Старый дом наш сломали, на его месте теперь сквер. Каречка переселилась в Черёмушки, Хая Львовна – недалеко от нас. Они с Фридой часто приходят в гости.

Манюня начала быстро стареть.

На морде у неё проступила седина, возле глаз и усов вырос белый пух. Походка стала солиднее. Когда мы выводим её гулять в новый, просторный двор, она строго следит за порядком: облаивает молодых собак, огромного сильного пса дога… И все, представьте, уступают ей дорогу. Уважают старость!

У Манюни слабеют зрение и слух. Из-за этого случаются досадные ошибки. Этим летом на даче я пошла собирать грибы, оставив Манюню дома: шёл сильный дождь. Она обиделась. Подрыла забор и отправилась по моим следам. Следы были мокрые, неясные. Манюня увидела на дороге к станции женщину в синем плаще и побежала догонять.

Я вернулась из леса рано. Встретила соседку.

– А ваша собачка у станции бродит! Нюхает всех, печальная такая…

Пришлось мне идти к станции. Вот не было заботы…

Ещё издали увидела: на пустой платформе светлеет что-то. Одинокая Манюня мокла под проливным дождём, недоумевая, куда же я исчезла? Уверена, подойди сейчас электричка, она полезла бы в вагон и отправилась в Москву разыскивать меня: дежурила-то на той платформе, с которой я всегда уезжала в город!

Как же Манюня обрадовалась, когда я появилась!

Зимой Манюня уж больше не ездит с нами в Сокольники, где мы с Васей и Андрейкой по воскресеньям катаемся на лыжах. У неё стали болеть лапы. Она остаётся дома и мирно дремлет в своём углу, поджидая нас.

И вообще она теперь больше спит. Но если я сажусь за стол работать, всё-таки встаёт и устраивается у моих ног. Она лежит очень тихо, с закрытыми глазами, но, я знаю, не спит. Стоит мне пошевелиться, сразу открываются потускневшие чёрные, всё ещё красивые глаза, как будто спрашивают: «Ты что, куда-нибудь уходишь? Не уходи, мне будет грустно одной…»

И я, погладив Манюню по голове, продолжаю писать.