Мария Плахова - К островам Индийского океана

Но где шлюпка? Океан пустынен как за правым, так и за левым бортом. Всматриваюсь до рези в глазах. Кручу окуляры бинокля, и в мерном колыхании вспухающих гребней возникает нечто крохотное, как обломок спички. Черточка периодически ныряет в ложбины волн. Постепенно спичка превращается в крошечную белую скорлупку с красной точкой флажка на корме. Но что творится со шлюпкой? Светлый островок показывается на секунду, чтобы вновь исчезнуть в синей яме, будто и не было вовсе.

По прошествии нары часов робко звякает дверь, и в каюте появляется с ног до головы мокрый Алексеев, так и не снявший пробковый жилет: сроднился с ним за это время или нет сил стащить. Муж мой молчит, молчу и я. На пол с его одеяний уже натекла порядочная лужа. Наконец слабым голосом он произносит: «Пить».

Напоив, отправляю его в душ, после чего обмен впечатлениями состояться не может: примкнувший к группе биоакустики художник валится на койку и засыпает средь бела дня.

Впрочем, проснувшись, он утверждает, что все происходило совсем не так. Что ж, никто не отнимает у него права рассказать самому…

О выходе шлюпки в открытый океан, подальше от корабельных шумов, Белькович предупредил меня накануне; я сам просил его взять меня с собой. Целые сутки держал язык за зубами — иначе Плахова не пустит, однако не мог предусмотреть, что он будет столь любезен и сам явится в каюту. Разговор его с Плаховой не слышал, но полагаю, что он происходил примерно так.

— А где Борис Владимирович? Ведь он изъявил желание идти с нами, посадка уже объявлена.

На что Мария Леонидовна отвечает так, как должна была ответить:

— Посадка? Понятия не имею, первый раз слышу. А зачем вы его берете? У него давление повышено, и вообще… Никуда он не пойдет.

После чего устремляется на корму, где, по ее предположениям, можно меня обнаружить. Я же бегу к штормтрапу с противоположной стороны.

Поэтому Белькович встречает меня у лацпорта как потерянный, но нашедшийся предмет. Хорошо, что я заранее успел сменить шорты на брюки и натянуть брезентовую штормовку — иначе сгоришь. Приготовил этюдник, которому не суждено будет открыться, взял фотоаппарат, блокнот. При мне и уродливый спасательный жилет со множеством тесемок. Вахтенный строго оглядывает мою экипировку, придраться не к чему, я ныряю в люк к заветной лесенке-веревке и спрыгиваю в шлюп.

Там уже сидят четыре матроса из команды и трое ученых из отряда Бельковича, погружены приборы для записи «голосов океана». Солнце палит, будто предупреждает, что дальше будет еще хуже. Смотрю украдкой: навесной тент, который иногда растягивают над шлюпом, скручен, лежит тугим свертком на дне. Итак, надежда на тень над головой утеряна. Но молчу. А то еще высадят.

Моторист Евгений, наш соратник по выпуску стенгазет, что-то сосредоточенно подкручивает в моторе, дергает, тянет, после чего в оглушительном шуме выхлопов отходим от «Курчатова».

Океан играет со шлюпом, как щенок со старой калошей: подбросит вверх и ловит на прозрачный гребень. Горизонт изломан острыми зазубринами. Впрочем, рассматривать мир нет возможности — взлетаем и падаем; тягуче, влажно хлюпает вода.

А ведь с борта корабля океан казался спокойным. Наконец, разогнавшись, двигатель набирает скорость, и качка становится терпимой. Временами, подброшенный волной, вижу острый белый нос «Курчатова», торчат, как рыжие усы, по обе стороны якоря. Волны, швыряющие нас, лишь робко облизывают судно возле ватерлинии. Корабль быстро уменьшается, и наконец принаряженная белым кружевом гигантская волна скрывает его от глаз.

Теперь могу представить, как видят океан люди, не по своей воле оказавшиеся на лодке в его просторах, — ощущение не из приятных.

Чувствуешь потерянность, мизерность своего существования, подавленный мощью гигантской синей котловины без конца и края. В нашей экипировке и вовсе дышать нечем. В районе экватора солнце особенно нагревает воды, соответственно происходит усиленное испарение влаги, и нагретые водяные пары движутся вертикально вверх. Влажный теплый воздух на высоте охлаждается, и часть влаги выпадает в виде тропических ливней. Если бы!

Редкие, нежные, как паутинки, дымчато-золотистые облачка тянутся к светилу. Смотрю на них с надеждой, но солнце безжалостно их растапливает, бесследно распыляя по белесым от зноя небесам. Иногда на секунду поблескивает где-то далеко белое пятнышко — все, что осталось от бывшего таким большим, таким надежным корабля.

Евгений выключает двигатель, в воздухе распространяется острый запах перегретого машинного масла и гари. Теперь, при неработающем двигателе, океан швыряет нас, как игрушку, устоять на ногах может только акробат. Очевидно, пара моих набросков так и останется единственным историческим документом, отражающим вояж на шлюпе. Нет больше сил, качает так, что временами мелькает мысль: не лучше ли в эти волны… сразу вниз головой. Все-таки жена моя — мудрейшая женщина. Мои спутники как ни в чем не бывало занимаются своими делами. Евгений, натянув маску с загубником, пятится и плюхается в воду, уходит вниз, становясь розово-зеленым размытым пятном.

— Ну что там? — бодро вопрошает Белькович. — Приемник наш видите? Все в порядке? Начинаем работу.

А мне уже не до «дельфиньих бесед». Хочется пить и спать. Упасть на днище, вытянуться, скинуть проклятый жилет. Какое уютное местечко под скамейкой, какой, наверное, мягкий скрученный под ней брезент. В углублениях между досками скопились лужицы влаги, в них притаились крошки-рачки, плавают травинки…

Интересно, как долго они будут вести записи? Может быть, до ночи?

Вынырнув, Евгений обсуждает проблему рыбной ловли со спиннингом. Все что-то обсуждают, чем-то заняты, я же становлюсь более чем неразговорчивым. И зачем я сюда полез? Чего не видел? Волны как волны. И ничего-то красивого нет в этом океане, и чем только я мог восхищаться с палубы корабля!

Как далекий мираж мелькают между гребнями тонкие мачты «Курчатова». Шлюп, желая доконать меня, начинает выделывать кренделя, поворачиваясь вокруг оси, будто ловит собственный хвост.

— Начали носом корму ловить! — говорит Евгений.

Вода — плюс тридцать. Под нами — три тысячи метров. А ведь действительно там хорошо, тихо и рыбы, как сказал кто-то, «принимают за своего».

«Какой бы ураган ни бушевал на поверхности, в глубинах моря царит тишина…» — так, кажется, говорил капитан Немо профессору Аронаксу.

Ихтиологи с капроновыми сачками в руках пристроились на бортах, как наездники-гаучо. Только со взбесившимся быком можно сравнить прыжки нашего шлюпа. Или это, с быками, называется родео? Голова отказывается соображать что-либо.