Мария Плахова - К островам Индийского океана

Только в районе Красного моря удалось наблюдать подобные световые эффекты — будто смотришь на мир сквозь замутненное стекло.

Пишу в упор, с натуры, стараясь поймать мотив, как жар-птицу, но чувствую, масляные краски слишком тяжеловесны для передачи распыленного, тонкого цвета, приходится перейти на пастель, гибкий и сложный материал. Работать с ним приходится осторожно, «не пережимая», излишние мазки, как излишние комментарии, только «ослабляют текст».

Новый материал всегда дисциплинирует, вдохновение не избавляет руку от сомнений, заставляю себя искать верный цвет и тон сначала в уме и лишь затем на плоскости.

Время летит незаметно. Еще не погас день, а над кораблем восходит второе, голубовато-холодное солнце — бесстрашно утверждаясь, на небосводе сияет Венера.

— Одинокая звезда! — восклицает Плахова и с акварелью устремляется на корму, туда, где сражаются на расчерченных квадратами столах шахматисты и пощелкивают шарики пинг-понга.

Теперь, кроме одинокой звезды, она ничего не видит и не слышит, поэтому мне приходится идти в радиорубку: спикером объявлена поступившая на ее имя радиограмма. «Как себя чувствуешь переносишь качку очень беспокоюсь», — запрашивает из далекой Москвы любящая дочь. Пристроившись на палубе, пишу ответ, немедленно переданный над просторами Мирового океана: «Прошли Красное море пока нечего переносить все нормально».

Написав неплохой этюд, моя жена прикалывает в качестве сувенира полученную радиограмму над койкой и отправляется в конференц-зал, приняв на свои плечи бремя забот по оформлению праздничного номера стенной газеты «Океан». Через пару часов цветными фломастерами изукрашены заголовки, нарядные цветы рассыпаны по склеенным воедино трем листам ватмана. Свершив этот подвиг, она призывает меня принять участие в прогулке вверх, вниз и вдоль по палубам.

— Не пойду. Я только что оттуда. Сделал вечерний этюд пастелью.

— Тогда собирайся, пойдем в кино.

— Я не хожу в кино.

Уведомив меня, что я скучен, как дорога в пустыне, она отправляется в столовую команды смотреть трижды или четырежды виденный в Москве фильм.

Вторник, 8 марта, в 10 часов 15 минут вышли из Красного моря, вошли в Индийский океан.

Баб-эль-Мандебский пролив переводится с арабского как «Ворота слез». Пролив считается «хитрым», опасным для судоходства из-за течений: в поверхностном его слое менее соленая вода идет в Красное море, а в глубинном более соленая — из Красного моря в Индийский океан. В течение одного лишь года из Европы в страны Восточной Азии и Австралии через «Ворота слез» проходит до двадцати тысяч судов.

Сегодня праздник. Ради Восьмого марта очищается небо, на глазах оживают краски. Море приобретает прозрачность и глубину, долго виднеется упавший за борт предмет. Вокруг растекается мерцающая нежно-голубоватая дымка, воспетая в литературе как «таинственная дымка Южных морей», и кажется, шелестят рядом удивительные страницы книг Роберта Льюиса Стивенсона и Германа Мелвилла, Джека Лондона и Константина Станюковича.

Народ выбирается из лабораторий на палубы под ласковые небеса, накрывшие мир синим куполом. В такой день у человека не может быть разочарований. Перед оснащенным мощной фото- и бинокулярной аппаратурой Бельковичем, стоящим на посту в надежде подкараулить китообразных, как и следует ожидать, немедленно появляется стая дельфинов. Упругие тела с лоснящимися синевой спинами взлетают над водой и, описав дугу, уходят в глубину, не вспенив воду. Но вот крупный красавец отделяется от стаи, приближается, взлетает рядом с кораблем и неловко, гулко шлепается в море, поднимая фонтаны брызг. Второй прыжок следует за первым — и вновь шлепок и брызжущий каскад.

— Ой! Он, наверное, ушибся! — раздается женский сочувствующий голос, но веселый дельфин, описав круг, уже возвращается обратно и, к удовольствию публики, совершает еще один, самый искусный из всего дельфиньего репертуара прыжок, беззвучно, без всплеска уходя под воду.

Дождавшись окончания сольного номера, еще один дельфин отделяется от стаи, и члены экспедиции становятся зачарованными свидетелями целой серии синхронных, голова к голове полетов над водой.

Белькович сияет, будто лично ему нанесен дельфиний визит.

— Видите, какое любопытное существо! — комментирует он происходящее. — Ведь это он к себе внимание привлекал! Сейчас стая идет параллельно судну, но дельфинам свойственно стремление «прокатиться» на отраженной, поднятой винтами волне. Поставят хвост в определенное положение и, не тратя мышечной энергии, мчатся, сбалансировав скорость.

Сопровождающий нас эскорт не хочет ставить хвосты и кататься на волне! Круто развернувшись, будто выполнив морскую команду «поворот всем вдруг», стая уходит в бирюзово-лазурное сияние.

Женщины относят приятный визит на свой счет — ведь дельфиний народ посетил нас Восьмого марта!

Итак, праздник. Спикер поутих, не слышно суровых распоряжений, звучат лишь нежные мелодии, выбранные по вкусу мужчин для дам. Прекрасной половине человечества уже вручены памятные подарки. Приближается время официальных торжеств, и у меня появляется повод извлечь из чемодана красавицу туркменскую шаль, с которой может соперничать разве что шаль испанская. Но главный сюрприз впереди.

— Внимание! В эфире первый спецвыпуск радиогазеты тридцать шестого рейса «Академика Курчатова».

Во всех отсеках звучит воркующий баритон Федора Пастернака — изысканные вирши посвящены чудесной ладье, плывущей по морям, и, естественно, прекрасным дамам, ее обитательницам. Не обойдена вниманием и я: «Темной ночью однажды вахтенный штурман ударом тяжелым о борт корабля был разбужен… Глянул за борт — там плавает ящик фанерный… На бак был он поднят…»

Столь своеобразным образом доставив меня на судно, радиоузел голосом автора излагает дальнейшие события: «Закрытым тот ящик боцман с собой уволок и под брашпиль засунул…» Однако любопытные дамы (уже появившиеся дотоле на «Курчатове» в качестве наяд и русалок) «брашпиль толпою снесли и, несмотря на запрет, крышку ту мигом сорвали… Дым разноцветный спиралью оттуда поднялся. Марья, художница, в небо с кистями взвилась. Круг над трубой описав, принялась резво над судном порхать, разные краски из складок хитона роняя. Там, где упали они, пышно и ярко ковер из картин расцветал…»