Вячеслав Крашенинников - По Декану

А вот праздничное шествие в горах. Сверкая саблями, танцуют искусные танцоры. В толпе ликование, веселье. Кого-то несут в паланкине. Мелькают лица крестьян и крестьянок. Их головы украшают красивые уборы из перьев горных птиц. Ревут трубы, гремят барабаны, и весь этот пестрый люд шумным потоком стремится куда-то на фоне величественных ярких гор и синих небес.

Следующая серия картин удивительно оригинальна. В середине февраля, когда температура начинает подниматься, Рерихи устремляются в Гималаи, в долину Кулу — место редкой красоты и первозданной дикости. Художник запоем работает там несколько месяцев подряд. Отец в полной мере передал ему свою любовь к Гималаям, и Святослава Рериха можно по праву назвать певцом горного великана Канченджанги. Могучая гора на его полотнах то пылает огненными расцветками, то чуть тлеет медным ущербным пламенем, а в окрестных долинах клубятся туманы, движутся причудливые тени.

— Не подумайте, что это моя фантазия, — заметил Рерих. — Кисть не в силах передать и десятой доли тех ярких красок, которые нам приходится наблюдать в Гималаях.

Художник придает очень большое значение фону. Он у него всегда яркий, приподнятый, хорошо оттеняющий главное.

Двое чапраси и сам художник бережно вытаскивают из штабелей все новые и новые картины. Вот перед нами циклопические горы Ладакха с орлиными гнездами феодальных замков на вершинах. Чтобы выбрать место для работы, художнику приходится много лазить по горам. Ладакх — место совершенно дикой, первозданной красоты, которого еще не коснулась цивилизация. Одежда и обувь жителей Ладакха поражают необычайностью своих форм, богатейшими красками и узорными вышивками. Танцы их медлительны и полны своеобразия.

Тридцать лет жизни в Индии не прошли для художника даром. Уехал он из России в раннем детстве; унаследовав от родителей большую культуру и оставаясь исконно русским человеком, он пошел в своем искусстве путем, сближающим его с индийскими художниками, с которыми у него есть много общего. Он не русский, а индийский художник, и к его своеобразному и интересному творчеству нужно подходить с особыми мерками.

В разговоре постепенно выясняется, сколь широк круг интересов Рериха. Он все знает, обо всем имеет свое мнение. Индию он объездил вдоль и поперек. Постоянный гость Гималаев, он не раз бывал и в горах Нильгири на юге, где самобытные отсталые племена живут так же, как тысячу лет назад жили их предки, — на деревьях.

Рериха очень интересуют результаты раскопок в Мохенджо-Даро и Хараппе (район реки Инда). Он не может говорить без восхищения об удивительном чувстве пропорций, которым обладали строители древних храмов, об искусстве индийских миниатюристов, которые создавали свои шедевры в средние века.

Индийские князья из поколения в поколение ревниво оберегали в своих частных собраниях бесценные художественные сокровища: бронзу, старые миниатюры местных и могольских мастеров, скульптурные произведения, старое оружие и т. д.

Но когда после реформ 1947 года всех их посадили на пенсии, они начали широко распродавать фамильные коллекции. В результате многие бесценные художественные произведения уплыли за океан и безвозвратно потеряны для Индии. Художника это очень огорчает.

— Мне хочется организовать где-нибудь в Индии, лучше всего в Бангалуре, хорошую картинную галерею из произведений местных индийских миниатюристов и современных художников, — рассказывает он. — И еще мне хочется собрать в одном месте свои картины и картины моего отца. Неустроенные как следует, без надлежащего ухода и охраны, они часто безвозвратно гибнут. В Хайдарабаде, например, не так давно существовала небольшая галерея работ моего отца. Там было около двенадцати очень хороших его полотен, но вся галерея погибла. Ее сожгли фанатики. Кто-то распустил слух, будто собираются сносить стоявшую по соседству мечеть. Разъяренная толпа разбила все дома вокруг и подожгла здание экспозиции. Слух оказался ложным, но погубленного не воротишь!

Из соседней комнаты Рерих приносит автопортрет отца, памятью которого он очень дорожит. Старик Рерих рисовал себя уже в преклонных годах. На нем головной убор вроде колпака. Он в очках, пальцы у него чуткие, нервные. Этот автопортрет и еще несколько других картин старшего Рериха художник бережет как зеницу ока и никогда не расстается с ними.

Давно уже наступил вечер. За интересной беседой мы не заметили, как в окна студии начала заглядывать слепая ночь. В кармане у меня билеты на ночной поезд в Майсур, а уходить от гостеприимных хозяев не хочется.

Мы встаем, прощаемся с хозяевами, благодарим за хлеб-соль.

— Я очень рад, что вы заехали ко мне, — говорит Рерих, — Надеюсь, встретимся в Москве. До свидания!

Город Майсур существует более двух тысяч лет. Согласно мифологии, он получил название по имени Махишасуры — чудовищного великана с бычьей головой. О Майсуре есть упоминание в древнем эпосе индийцев Махабхарате. В III веке до нашей эры император Ашока посылал сюда своих эмиссаров проповедовать идеи буддизма.

В средние века Майсур стал столицей раджей Водеяров — выходцев из Гуджарата. Позже Водеяры сделали своей столицей крепость Серингапатам, но после гибели Типу они снова вернулись в Майсур.

Мы приехали в Майсур глубокой ночью. Отчаянно зевавший шофер такси отвез нас по темным улицам в английский отель Карлтон, где мы досыпали ночь под москитными сетками, пахнущими пылью, чесноком и временем.

Только утром мы могли вполне оценить место, куда нас «занесло». В самом деле: чем черт не шутит, пока бог спит! Нашей резиденцией была небольшая темная комната без окон. В ней стояли две деревянные кровати с жесткими как камень постелями, старинные стол, стулья и комод. Потолки, балки и деревянные стены были темными от времени. На красном плиточном полу лежал истрепанный ковер. Вместо крана с раковиной для умывания на треноге стоял древний, совершенно обитый эмалированный таз. Рядом с ним красовалась большая медная кружка.

Карлтон оказался старинным английским отелем, или, как здесь называют такие учреждения, пансионом, в котором заезжие англичане останавливались еще больше ста лет назад. Наверное, немало разного люда повидало это старинное под черепичной крышей приземистое здание с широкими верандами, на которых стоят древние, совершенно ободранные кресла. Как-то подсознательно отель Карлтон ассоциировался в наших глазах со всей одряхлевшей Британской империей.

Когда, кое-как управившись с почтенными предметами туалета, мы пошли завтракать, то оказались в тесной, наполненной застарелыми кулинарными запахами дайнинг-рум (столовой) со столом посередине. Стены столовой были увешаны свежими яркими календарями и старинными синими блюдами с цветными рисунками. Сюжеты их были взяты из староанглийской жизни. По бокам на столиках красовались горки старого, не слишком хорошего саксонского фарфора, который нам до сих пор доводилось видеть лишь в музеях: чайнички, тарелки, блюдца и чашки. Глядя на них, можно было подумать, что мы очутились вдруг в Англии прошлого века.