Франко Проспери - На Лунных островах

Однако наш рацион составляли не одни только пернатые: на островах обитает бесчисленное множество диких коз, завезенных сюда некогда колонистами и расплодившихся в огромном количестве. Замечу, кстати, что охотой на этих млекопитающих занимался Фабрицио, избранный на почетный пост великого охотника нашей экспедиции, причем относительно его успехов мнения расходились.

— Не могу понять, — сказал как-то за обедом Карло, — почему, когда тут столько козлят, ты всегда поставляешь нам этих несъедобных козлов?

— Нет здесь козлят, — ответил Фабрицио, с трудом пережевывая свою порцию.

— Да я не далее как вчера сам видел несколько козлят! — возмутился Карло, с отвращением разглядывая козлиную ногу, доставшуюся ему на обед.

— А я не видел, — буркнул охотник. — К тому же я не могу стрелять в этих маленьких животных, — добавил он, признаваясь наконец, почему он с таким упорством доставлял нам на обед самое жесткое мясо.

— Ах, вот как! В таком случае завтра на охоту иду я, — провозгласил Карло, отказавшись от дальнейших попыток одолеть свою порцию мяса.

Не следует, однако, думать, что после этого разговора у нас на столе стали появляться восхитительные котлеты из молодой козлятины. Ничуть не бывало.

Дело в том, что на следующий день Карло вернулся с охоты с таким древним бородатым козлом, который, наверное, был дедушкой всех ныне здравствующих на острове козлят.

— Ага, — усмехнулся при виде его Фабрицио. — Я вижу, ты изловил юнца, а?

— У месье Карло нежное сердце, — вступился сопровождавший охотника управляющий. — Он не захотел стрелять по маленьким козляткам, которых мы видели здесь по соседству, когда подняли небольшое стадо.

— Нежное сердце! Отныне так и будем звать его «Нежное сердце», — тут же решил Фабрицио, хотя к нему это прозвище также подходило отличнейшим образом. Однако только сердца наших охотников были нежными, а мясо у нас за столом по-прежнему оставалось жестким и несъедобным.

Но настоящей похвалы наш великий охотник Фабрицио удостоился за ту работу, которую он провел, защищая нас от опасного соседства акул и скатов, обитавших на дне лагуны. Чтобы проникнуть в царство гигантских черепах, являвшееся конечной целью нашего путешествия, нужно было пересечь лагуну в самом широком месте между островом Малабар и островом Саут-Айленд. Переход продолжался около двенадцати часов, и при этом выяснилось, что наши лодки удобны во время прилива, но во время отлива довольно беспомощны. Когда вода быстро опускалась, порождая течение невероятной мощи, весла оказывались бессильными. Вместо них шли в ход шесты, которыми можно было отталкиваться от дна. Когда же оказывалось, что даже шестами не удается сдвинуть застрявшие в песке лодки, приходилось лезть в воду и тащить их. И тут морские обитатели, совершенно безопасные для нас, пока мы находились в лодках, оказывались чрезвычайно назойливыми и надоедливыми. Акулы, которых, как говорил Макен, было в лагуне «несметное множество», становились довольно опасными. В воде глубиной в каких-нибудь несколько сантиметров, где лодки наши двигаться не могли, их плавники стремглав проносились зигзагами по направлению к нам. Так заработал себе рану на ноге Станис, на какое-то мгновение забывший осторожность и не заметивший маленькой акулы, рыскавшей в поисках добычи.

В таких случаях мы прибегали к защите нашего охотника, появлявшегося на сцене со своим оружием. Мы тащили лодки, а он нас охранял.

— Фабрицио! Внимание! Вон там!

И Фабрицио направлял свой «браунинг» на акулий плавник, который к нам в это время приближался. Внезапный выстрел нарушал тишину лагуны, перепуганные птицы на деревьях поднимали оглушительный крик, а на воде, в том месте, где вынуждена была повернуть акула с опаленной спиной, оставалось облачко ила и крови.

Через несколько часов вода совсем уходила с атолла, оставаясь только в наиболее глубоких местах, где в это время собирались тысячи самых различных рыб. Потом вода возвращалась, сначала медленно, потом бурно. Весла снова с плеском погружались в волны, и наши суденышки возобновляли свой быстрый бег.

Так приближались мы к своей цели.

Берега Саут-Айленда, выходящие к лагуне, страшно изрезаны. Низкая скалистая плита, составляющая фундамент острова у внутреннего берега, рассечена целой сетью бухт и проливчиков. Постепенно вместо скалистых берегов здесь появились илистые болотца, периодически затопляемые водой во время приливов. Здесь растут и достигают необычных размеров мангры — деревья с корнями, погруженными в воду.

Наши лодки вошли в этот мангровый лес, двигаясь по одному из протоков между скалами. Целый километр или даже больше шли мы между зеленых стен, продираясь под низкими арками сплетенных ветвей, пробивая заборы из листвы. Потом стало так мелко и течение настолько усилилось, что пришлось совершенно отказаться от попыток вести наши лодки дальше. Багаж был переложен из лодок на плечи людей, и начался продолжительный пеший переход через лес.

Мы шли по колено в воде по дну протоки, вязкому от ила, усеянному ямами и провалами, еще больше затруднявшими движение. Между корнями деревьев обитало множество моллюсков в совершенно одинаковых серых раковинах. Еще удивительнее было идти по корневым отросткам мангров. Они были похожи на десятисантиметровые гвозди, которые кто-то вогнал в грязь плотно один к другому. Когда мы наступали на них, они легко сгибались, но тут же выпрямлялись снова, точно резиновые. Никто не обитал в полумраке этого фантастического леса, если не считать моллюсков и гигантских крабов.

Наконец мы выбрались из мангровых зарослей и пошли по сухой и неровной почве самого острова. Растительность здесь была уже совсем другая, а вместе с нею изменился и весь пейзаж. Кисличник и панданус, низкие, согнутые ветром деревья, причудливо искривленные и сдавленные между белесыми скалами, стояли под палящими лучами солнца. Вид множества сухих стволов и веток, скопившихся на земле, только усугублял общее мрачное впечатление.

Это и было царство гигантских черепах.

Вскоре мы увидели их самих среди камней и кустарников. Огромные, черные, лежали они сотнями друг подле друга, наслаждаясь в тени ветвей. Медленными, спокойными движениями вытягивали они свои морщинистые шеи. И так велика была их жажда прохлады, что некоторые черепахи забирались под своих соседей, чтобы спрятаться от солнца. В их слезящихся глазах и во всем выражении их обтянутых высохшей кожей морд мы читали, казалось, невыносимое страдание. Вид у них был необычайный — вид существ, которые по какому-то капризу природы продолжают существовать в непредназначенную для них эпоху.