Василий Боткин - Письма об Испании

Настоящая католическая живопись развилась только в Испании. В Италии она всегда была проникнута преданиями античного искусства; даже в мастерах, предшествовавших в Италии XVI веку, христианство является гораздо более в форме, нежели в чувстве и содержании искусства. В искусстве итальянцев идеалы древнего мира так перемешаны с идеалами христианства, что трудно решить, к каким из них художники итальянские чувствовали больше влечения. Мне кажется, они преимущественно брали формальную сторону христианства: его внутренняя, страстная, мистическая сторона осуществилась в живописи испанской. Я думаю так не потому только, что испанские художники не писали картин мифологического содержания, но потому, что в этой школе решительно прекращается влияние античного мира, разливающего такое равнодушное и величавое спокойствие в созданиях итальянских мастеров, которых главною целью были прекрасная форма, изящная природа. В Испании живопись развилась на почве, возделанной фанатизмом и инквизициею (которые так отразились в мрачном, кровавом Риберо {188} ), под влиянием духовенства самого невежественного и варварского. Итальянские художники, изучая прекрасную форму в произведениях древних, нечувствительно приняли в себя и их пантеистический дух. Испания, издавна враждебная к римлянам и прежде всех европейских стран сделавшаяся вполне христианскою, еще более была отрезана от античных преданий завоеванием арабов. Семивековая борьба с исламизмом сохранила испанскому католицизму страстный, восторженный характер, знаменовавший первые века христианства, между тем как в Европе он давно уже был ослаблен, с одной стороны, изучением древних и их пантеистическим влиянием, с другой — критическим направлением умов {189} . Испания, занятая своею семивековою борьбою с маврами, и, после покорения их, открытием и завоеванием Америки, осталась чуждою всех движений европейской цивилизации, постепенно освобождавшейся от средневекового варварства. Короли испанские в начале XIV века лично председательствуют при казнях инквизиции; в конце XV инквизитор Торквемада {190} сжигает ежегодно по две тысячи человек и, кроме того, с лишком по 15 тысяч осуждает на разные муки. В продолжение восемнадцати лет этот человек губит в Испании бог знает сколько тысяч жертв, жжет все книги, кажущиеся ему еретичными, и, наконец, доходит до такого фанатического неистовства, что сам гнусный Александр Борджиа (папа Александр VI) {191} смущается от его подвигов во славу и преуспеяние веры и хочет лишить его сана великого инквизитора {192} ; но между тем временем Торквемада преспокойно умер. Доминиканец Деса, сделанный после его верховным инквизитором {193} , в восемь лет своего председательства «святого Трибунала» осудил до 40 тысяч человек, из которых 2600 были сожжены. В то время как Карл V наполнял Европу своею пустою славою, кардинал Хименес {194} , наместник его в Испании и верховный инквизитор, осудил 52 522 испанца, из них 3564 были сожжены… {195}

Вот на какой почве возросла испанская живопись, и понятно, что среди всемогущего, фанатического, варварского духовенства, подозрительный глаз которого проникал всюду, среди общества, одурелого от страха и невежества, можно ли было художникам лелеять себя игривыми фантазиями древнего мира, которые в Испании считались порождением диавола. Для испанцев, как для первых христиан, мифические идеалы греков и римлян были образами греховными, созданными нечистою силою. Если в 1782 году инквизиция вменила в преступление графу Олавиде то, что он велел нарисовать себя между мифологическими изображениями, — что же было за полтораста лет прежде? Живопись испанская, сосредоточенная в одном католицизме, из одного его принуждена была черпать свое вдохновение, могучий дух испанцев бросился в него со всею стремительностью своей огненной природы и создал свою исключительную, единственную в Европе религиозную школу живописи {196} . Два предмета оставались испанским художникам — природа и религия. Никто в мире не уловил природы во всей ее животрепещущей действительности, как Веласкес; портреты итальянцев и фламандцев бледны и мертвы перед его портретами. В Мурильо воплотилась страстная, любящая, поэтическая сторона католицизма. Ни один художник не представляет такого глубочайшего слияния самой живой реальности с самым мистическим идеализмом. Все сокровенные ощущения религиозной души Мурильо осуществил в своих картинах. Никогда поэзия более мистическая, восторженная, идеальная не являлась на полотне в такой яркой действительности, облеченная в такую живую форму, доступную самому простому смыслу. Чтобы чувствовать величие Мурильо, не нужно быть знатоком: этот художник даст откровение живописи и таким, которые не почувствовали его при Рафаэле и Тициане. Но и гробовая, мертвящая сторона католицизма нашла себе также великого представителя — это мрачный Сурбаран {197} . Он писал одних кающихся монахов: что это за зловещие образы! Какой ад невыразимых мук носят они в душе! С каким убийственным, тяжким раскаянием рвутся они к небу! Что за свирепый, кровожадный фанатизм дышит в этом раскаянии!

Мурильо родился в Севилье в начале 1618 года {198} ; родители его были бедны и не дали ему никакого воспитания; неизвестно, как провел он свои молодые годы. Страсть к живописи обнаружилась в нем с самой ранней юности. Некто Хуан дель Кастильо, артист вовсе неизвестный, из сострадания давал ему кой-какие советы. Без дельного руководителя, без всякого серьезного изучения, принужденный кистью добывать себе пропитание, бедный Мурильо лишен был всякой возможности усовершенствоваться. Он писал на маленьких дощечках образа божией матери и дюжинами продавал их корабельщикам, отправлявшимся в Америку, которые сбывали их новообращенным мексиканцам. Мурильо было 24 года, когда привелось ему увидеть в первый раз портрет, писанный Веласкесом; этот портрет решил судьбу его. С небывалым рвением принялся он за свои образа, наготовил их несколько дюжин, собрал себе денег на дорогу и пешком отправился в Мадрит — учиться у Веласкеса. Веласкес принял его ласково, доставил ему вход в королевскую галерею; три года работал Мурильо под его руководством. Но картины, написанные им в Мадрите, не имеют еще той высокой оригинальности, какою отличаются его позднейшие произведения; лишь по возвращении своем в Севилью, после 1646 года, Мурильо является во всей своей силе, и все его лучшие картины принадлежат к этому времени. У Мурильо были три манеры: испанцы называют их холодною, горячею и воздушною (fría, cálida, vaporosa); замечательно, что все его мальчики и нищие — в манере холодной, экстазы и видения святых — в горячей, а все мадонны и особенно вознесения — в воздушной. Иногда, впрочем, соединял он вместе горячую и воздушную. Но вообще колорит каждой картины у него соответствует содержанию ее.