Василий Боткин - Письма об Испании

Но ведь в бродячих шайках карлистов не все чиновники и офицеры — они состоят из простого народа; откуда же набирается этот народ? — спросите вы.

Едва ли есть в истории восстание более благородное, более героическое, как восстание всей Испании против Наполеона в 1808 году. Оно показало Европе, что Испания не умерла еще. Чтоб хорошенько понять это восстание, надобно представить себе положение Испании в эту эпоху. Воинственный дух испанцев давно потух в бедности народа, беспечность правительства слилась с арабскою беспечностию нации. Европа шла вперед; Испания спала. Костры инквизиции не пропустили в нее идей, двигавших Европу; философские идеи XVIII века прошли в лице людей, о которых упоминал я в предыдущем моем письме, не оставив в обществе почти никакого следа {210} . Народ, предоставленный самому себе администрациею, чуждою всякой мысли, или равнодушно переносил свою бедность, или выходил на большие дороги с оружием в руках. В самом деле, среди общественного спокойствия и при устроенном правительстве Испания наполнена была множеством отлично устроенных шаек разбойников, которые договаривались с королем как равные с равным. Вся страна была одним обширным полем грабежа: грабили судьи, грабила администрация, грабили разбойники. Медленно угасала Испания: общественное истощение достигло своего высшего предела. Нападение Наполеона вдруг подало знак ко всеобщему восстанию, которое, изумив собою мир, обнаружило живучую натуру испанцев.

Вся нация восстала на битву без армии, без генералов, без правительства. Но это героическое потрясение совершилось в народе, лишенном всякого общественного устройства. Административный беспорядок источил общественное тело до самых костей. Всякой рад был схватиться за оружие — сколько из патриотизма, столько же из желания выйти как-нибудь из своего бедственного положения. Простолюдин, не научившийся владеть сохою, вообразил себе, что ружье прокормит его. Отсюда появление тысячей вооруженных людей, этих guerrillas, бьющихся вне всяких военных правил. Эта подвижная жизнь, эта жизнь наудачу, имела непреодолимую прелесть для масс, привыкших жить под открытым небом, в совершенной беспечности о завтрашнем дне, и о которых заботилась одна только хитрая и дальновидная благотворительность монастырей. Восстание победило Наполеона, но вместе с этим приготовило величайшее затруднение торжествующей Испании. Предоставленный своим страстям, весь этот народ, привыкший на шестилетней службе отечеству к безусловной независимости, должен был надолго сохранить к ней охоту. Трудно было сдержать в определенных границах это вторжение грубых и вооруженных пролетариев, а тогдашнее правительство, вместо того чтоб употребить в пользу эти руки, усталые от битвы, принялось гнать воскресавший общественный дух и патриотизм, предводивший этими руками, а усмирение простого народа взяли на себя монастыри.

Отсюда ведут свое начало нынешние смуты Испании, здесь источник ее междоусобной войны. Защищая престол своего пленного короля, простой народ, не видя перед собой никакой отрадной будущности, осужденный на безвыходную нищету, привык насильственно добывать себе значение и пропитание. Имена начальников guerrillas, достигших высших военных чинов, остались в памяти народа живыми трофеями {211} ; что же касается до средства приобретать деньги, то, во-первых, на свое правительство испанцы с давних пор смотрели как на общественного врага, которого грабить вовсе не предосудительно, а, во-вторых, во времена, когда общество лишено всякого разумного направления, не очень бывают разборчивы на средства добывать деньги: всякий тогда бьется за свой собственный счет, всякий предлог хорош, насилие заменяет право. Когда негде искать покровительства, всякий покровительствует сам себя, — словом, это то состояние, которое обыкновенно называют анархией. Таково положение Испании. Оно идет издалека, но правление Фердинанда VII еще более разбередило раны ее: с тех пор Испания осуждена была на долгие смуты. Семя своеволия было брошено в народ, и всякое важное событие долженствовало вызывать это своеволие на свет: нужен был только какой-нибудь предлог. Отрешение дона Карлоса от престола представило его. Шайки Кабреры были сборищем всего того, что жило прежде по большим дорогам: мало было им нужды до торжества претендента и духовенства. Если они приняли их сторону, то только из того, чтобы безнаказанно бить и грабить. Если б начальникам их вздумалось ввести между ними дисциплину или принудить их к регулярной войне, эти шайки тотчас бы разбежались. Некогда была в Испании шайка разбойников, известная под именем siete niños de Écija (семь ребят из Эсиха), в недавнее время знаменитый Хозе Мариа, потом сменили их Кабрера, Палильос {212} , а теперь бродячие по Каталонии шайки карлистов…

Главное несчастие Испании в том, что она отстранена была от того движения, которое составляет почву новой истории Европы, и не только это движение здесь нисколько не проникло в народ, даже высшие классы остались ему чужды. Вот существенная причина этой удивительной неопределенности всех политических движений Испании. Она хочет и ищет формы, не уяснив себе сначала сущности, не усвоив содержания; а потому, несмотря на все внешние реформы, несмотря на то что нигде теперь правительство не составляет больше законов и проектов для всякого рода улучшений, несмотря на нескончаемые речи, которые говорятся в палатах ко́ртесов, — финансы, судопроизводство, администрация остаются в том же виде, как они были при блаженной памяти испанских королях, — и продажность, подкуп, взятки властвуют по-прежнему.

В продолжение последних 8 лет законы делались, переделывались и уничтожались с такою быстротою, что испанцы потеряли всякое уважение к ним и всякое понятие о законности; усталые от этих беспрестанно меняющихся маленьких деспотов, которые думают только о своих карманах, испанцы начинают теперь мечтать о твердой энергической власти, которая внесла бы порядок в этот общественный хаос. Эспартеро пользовался сначала большим народным доверием, но, к несчастию, это был человек ограниченный, и для Испании не сделал он ничего. Это был только храбрый и честный генерал — и нисколько государственный человек; у него не было никакой определенной цели — ни на что не умел он откровенно решиться, запутался в дипломатических тенетах, подставленных ему Людовиком Филиппом, и опротивел всем — и друзьям, и врагам. Испанцы, которые отличаются такою меткостию в даваемых ими прозвищах, в последнее время его регентства прозвали его Duque de nada (герцог Ничего). Если его имя упоминается в народных смутах, особенно в Мадрите, то это потому только, что он устроил и вооружил гражданскую гвардию. Она совершенно уничтожала влияние армии и правительства, делая каждую провинцию небольшою самостоятельною республикой. Это положение дел было отрадою для индивидуальной гордости испанцев, для их чувства провинцияльной независимости. Состояние постоянного волнения было для них то же, что для рыбы вода. Народу, привыкшему ко всякого рода лишениям, без промышленности, без торговли, нечего было терять в этих волнениях. Армия трепетала народной милиции, при ней никакое правление не может быть прочным. Наконец, полтора года тому, министерство Нарваэса отобрало оружие у гражданской гвардии и распустило ее. Вся сила прогрессистов была уничтожена этою мерою. Но есть провинция в Испании, которой народ, несмотря на уничтоженную милицию, сохраняет по-прежнему свою гордую самостоятельность: это Каталония, и преимущественно Барселона. В последних волнениях Барселоны {213} , по случаю введения конскрипции, назад тому 4 месяца, батальон солдат вышел разгонять толпы народа. Они оробели перед ружьями. «Ведь мы можем умереть только один раз! — закричал один работник. — Обезоружим солдат!». Все это произошло с такою быстротою, что передние ряды едва успели выстрелить, как батальон был обезоружен; может быть, и солдаты не делали большого сопротивления. Следствием этого было то, что начальство вывело весь гарнизон из Барселоны. Нарваэс знает энергическую самостоятельность каталонцев и старается избегать с ними столкновений, и для «модерадосов» (умеренных — партия, в руках которой настоящее правительство Испании) спокойствие Каталонии значительнее расположения всех остальных провинций именно потому, что каталонцы каждое свое pronunciamiento поддерживали с неколебимою энергиею. От этого вся Испания смотрит на Каталонию с почтением, и в смутное время глаза всех провинций устремлены на нее. Всякое движение, в котором Каталония не примет участия, не может иметь успеха. Во время последних беспокойств в Мадрите, по случаю увеличения налогов, прогрессисты ждали, как манны, известий из Каталонии, думая, что новая система налогов приведется в исполнение в Барселоне вместе с Мадритом. Но «умеренные» поступили умнее, нежели как надеялись прогрессисты: они слишком хорошо знают Каталонию, и до сих пор еще новые налоги не введены в Барселоне. С другой стороны, «умеренные» начали с того, что хотят сначала приобрести к себе расположение фабрикантов и рабочего класса; для этого они приняли самые строгие меры против контрабанды, обещали самый запретительный тариф, и фабричная Барселона теперь совершенно покойна.